Они осторожно обошли мертвеца. В том, что человек погиб, сомнений не было. Вокруг головы уже образовалась лужа крови. Правая рука казалась в два раза длиннее левой, потому что была оторвана. Лопаточная кость белела, похожая на акулий плавник. Правое колено согнуто под противоестественным углом. Дэниел вгляделся в лицо. Рост под два метра. Седые волосы, борода. Вроде бы старик, но крепкий. Руки мускулистые, широкоплечий.
– Что же это такое, Дэн? – прошептал Гулливер.
Терзаемый виной, Дэниел опустился на колени и коснулся руки старика. Тот неожиданно застонал.
– Он живой, Дэн, – изумился Гулливер. – Дышит.
С помощью приятеля Дэниел приподнял старика за плечи и положил голову себе на колено. Веки старика задергались, а затем он открыл глаза и огромной ручищей крепко сжал предплечье Дэниела. Задвигал челюстью, роняя капли крови на бороду. Дэниел попытался отстраниться, но старик не отпускал.
– Он проник...
– Гулли, помоги! – крикнул Дэниел, стараясь освободиться от цепких пальцев старика. – Гулли...
– Он проник ко мне в сознание, – прохрипел старик, ухитрившись приподнять голову на несколько сантиметров.
– Что он сказал? – испуганно спросил Гулливер, пытаясь оттащить Дэниела.
Но старик притянул его к себе, обдав дыханием, в котором смешались запахи табака, крови и... смерти, и произнес свистящим шепотом:
– Предупреди... Арканум...
– О Боже... – Дэниел снова попытался вырваться.
Старик неожиданно разжал пальцы, голова безжизненно откинулась назад. Взгляд остановился, уставившись в бесконечность.
Последнее произнесенное им слово, «арканум», повисло в тишине, нарушаемой лишь приглушенными всхлипываниями девушек.
Неожиданно облака рассеялись, выпустив полную луну, и она озарила поверженного старика серебристым сиянием.
Стало достаточно светло, но никто не заметил, как в тени вспыхнул голубой монокль. Там притаился еще один свидетель. Он постоял несколько секунд и, взмахнув полами длинного черного пальто, бесшумно удалился, оставив после себя лишь тишину, наступившую после бурного ненастья.
ГЛАВА 2
Сэр Артур Конан Дойл сидел перед чистым листом бумаги. Сосредоточиться не получалось. Мешало все, даже мерное тиканье старинных часов. Он посмотрел на тигровую шкуру под ногами, обвел глазами комнату, медленно переводя взгляд с предмета на предмет.
Бильярдная в Уиндлхеме занимала весь первый этаж особняка. Она служила Дойлу также рабочим кабинетом и, если нужно, трансформировалась в танцевальный зал. Рядом с камином из красного кирпича стояли пианино и арфа его жены, леди Джин. Бильярдный стол с ножками в виде львов располагался в противоположном конце. Оружие эпохи Наполеона, которым были увешаны стены, Дойл приобрел в разное время по случаю. Впечатляла вешалка из оленьих рогов двухметровой длины. Взгляд Дойла миновал бюст Шерлока Холмса в знаменитой охотничьей шляпе и надолго задержался на портрете кисти Сидни Пейджета, на котором был изображен Кингсли Дойл в форме королевских ВВС. Ему показалось, что он смотрится в зеркало. Но не сейчас, а много лет назад, когда он был в возрасте сына. Дойл вздохнул и принялся разглядывать свои руки, чувствуя, как где-то внутри с легким скрипом открывается дверца шкафчика, выпуская на волю знакомую томительную печаль. Он дождался, когда его окатит первая волна, и снова уткнулся взглядом в чистый лист бумаги.
Зазвонил телефон. Приглушенное треньканье этого хитрого изобретения Белла неизменно раздражало Дойла. Какая наглость: человек заявляется к вам без предупреждения, требует внимания, и не важно, чем вы в данный момент заняты. А не отвечать невежливо. Дойл недовольно смотрел на телефон, постукивая авторучкой по подлокотнику кресла.
Половицы скрипнули. Он поднялся и прошел к деревянной полке над камином. Снял трубку.
– Да! Слушаю! – У Дойла была привычка кричать в телефон.
– Артур? – произнес глубокий голос.
В телефонной линии что-то постоянно трещало, но перепутать было невозможно. Говорил приятель Дойла, министр вооружения Уинстон Черчилль. Они подружились во время парламентских выборов 1900 года.
– Я слушаю, Уинстон.
– У меня новость. Боюсь, что ужасная. – Несколько секунд на линии раздавались трески. – Умер Константин Дюваль.
Из ручки на пол капнули чернила. Дойл провел ладонью по пышным усам и закрыл глаза. Плечи обмякли. Он положил капающую ручку на полку.
– Когда?
– Вчера ночью. Сбит автомобилем. В тумане.
– Боже мой. – Конан Дойл почувствовал приступ тошноты, верный спутник горя. К сожалению, за свои шестьдесят лет он переживал такое не раз.
– Артур, ты хорошо знал Дюваля. У него есть какие-то родственники?
– Вообще-то... мне неизвестно.
– Я попрошу, чтобы в Ярде разузнали, но не думаю, что им повезет больше, чем мне. У нас практически нет о нем никаких сведений.
Дойл стоял, пошатываясь. В голове мелькали какие-то образы, слова, обрывки мыслей.
– Кажется, он упоминал однажды... после поездки на Восток... что хочет, чтобы его кремировали.
– Да? Это мы можем устроить. – Черчилль замолчал. Он понимал, что Дойл располагает информацией, и ждал, когда тот что-нибудь выдаст. В конце концов не выдержал: – Что он делал в Британском музее... ночью?
– Понятия не имею, – ответил Дойл.
– Не сомневаюсь, что имеешь! – взорвался Черчилль. – Ведь вы были друзьями. Артур, старина, я жду, когда ты мне расскажешь.
Дойл вздохнул.
– Честно, Уинстон, мы уже очень давно не виделись и...
– Дюваль был выдающейся личностью! – прервал его Черчилль. – Это известно многим, но только ты знаешь, насколько эта личность была выдающейся. И обязан поведать об этом нам всем. В конце концов, хотя бы из уважения к своей стране и королю. Потому что... – Сообразив, что пережимает, Черчилль смягчился. – Я понимаю... для тебя это ужасная потеря. Вы были так близки. Но... он прожил хорошую жизнь. Каждый из нас может только мечтать о такой интересной, насыщенной замечательными событиями жизни. Ладно, созвонимся позже.
– Да, Уинстон. Спасибо, что позвонил.
Дойл положил трубку, пытаясь осмыслить услышанное. Это было невероятно трудно. Тридцать лет дружбы, и какой. Тридцать лет сотрудничества в делах совершенно невероятных. Он ухватился за каминную полку, отгоняя прочь воспоминания.
Леди Джин Дойл, в белом платье с длинными рукавами и желтой шляпе, подрезала розы. Ее белая кожа была восприимчива к солнцу, но она не могла отказать себе в удовольствии поработать в саду. Особенно если неподалеку каталась на лошадке их юная дочь.
Поместье Дойлов в Уиндлхеме являлось образцом благородного вкуса. Особняк из красного кирпича с тридцатью двумя комнатами, окруженный трехсотлетними кленами. Однако в последнее время такие моменты безмятежности были довольно редки, и леди Джин вдвойне благодарила Бога за каждую возможность. В недавнем прошлом на семейство Дойлов обрушилось несколько трагедий. Едва они начали оправляться после гибели обожаемого Кингсли, как умер от инфлюэнцы брат Дойла, Иннес. А вскоре в сражении при Монсе погиб брат Джин, Малколм. Все это были незаживающие раны.
А тут еще в британской прессе вдруг поднялась волна насмешек и даже оскорблений в ответ на кампанию Дойла в защиту Движения спиритов. Враги и почитатели объявили Дойла легковерным простаком, недостойным создания образа Шерлока Холмса. От язвительных статей, казалось, не было передышки, однако Дойл не сдавал позиций, спокойно наблюдая за неистовством недоброжелателей с видом мудреца, отягощенного тайным знанием.
Что, впрочем, так и было.
Но леди Джин видела, что ее дорогой Артур, совсем недавно крепкий, как скала, ее надежда и опора, стареет на глазах. И это волновало леди Джин больше всего. Даже писательский труд, которому он всегда предавался, забыв обо всех невзгодах, в последнее время, казалось, стал ему в тягость. Артур мог часами сидеть, застыв, в своем любимом кресле в бильярдной, где родились его лучшие произведения, вглядываясь в чистый лист бумаги. Леди Джин очень боялась, что любое напряжение окажется для мужа губительным, настолько горе выжало из него все соки.