Я вообще вела себя исключительно спокойно, только внутри с каждым проведенным здесь днем разрасталось чувство тревоги. На пятый день мне уже хотелось выть от ощущения полнейшего абсурда и кидаться на стены. Я хотела на воздух, на волю. Мне давали какие-то таблетки ярко-зеленого цвета и явно подсыпали что-то в еду. Ночами я спала плохо. Днями изводила себя мыслями о сложившейся ситуации. Информации хоть какой-нибудь получить пока так и не удалось. Часто болела голова, особенно после так называемых дружеских бесед с главным по этому цирку. Если поначалу я еще пыталась что-то выяснить или шутить над собеседником, то потом перестала. Я…я даже не знаю, что он делал и как воздействовал на меня, но через какое-то время в течение беседы у меня начинала кружиться голова, после болела уже каждая клеточка мозга, а перед глазами плясала окружающая реальность, искажаясь до неузнаваемости. Почему-то я считала ниже своего достоинства кричать, что бы хоть так ослабить боль, бушующую в голове. Я сжимала челюсть и пела про себя: «врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает…». А еще уговаривала себя — все проходит, и это тоже пройдет. Я, наверное, идиотка, но иначе не могла, ведь видела, что довожу этого упыря от медицины своим упрямством до белого каления, хоть он и старается не показывать своего бешенства. А я прямо чувствовала — еще чуть-чуть и от меня кучка пепла останется, даже завидовала его выдержке: пару раз слышала, выйдя из кабинета, как он орет на не знакомом, даже чуждом славянскому уху, языке. Этот главграч, как я его прозвала, был очень странный, и вовсе не походил на врача психиатра. И санитары какие-то не такие, и клиника не клиника, и даже психи не стандартные.
Раз в день на два часа мне разрешалось выходить из своей палаты и гулять в холле. В первый свой выгул я попыталась поговорить с местными обитателями. Ничего не получилось: девушка лет шестнадцати, в такой же как у меня серой длиной до пят юбке и мешковатой серой рубахе, проигнорировала попытку заговорить с ней, посмотрела на меня пустыми глазами и побрела дальше, держась одной рукой за стену. Она так и ходила по холлу кругами. Лысеющий мужчина, похожий на сдувшийся колобок, с цветом лица под стать местной серозной униформе, что-то увлеченно строчил в блокнот, стоя у одного из окон. Когда я к нему подошла и попыталась привлечь к себе внимание, он вообще не отреагировал на меня. Я его и за рукав дернула, и даже «бу» в ухо громко букнула, реакции не последовало. Это напрягало. Решив таки добиться желаемого — хоть с кем-то пообщаться, я направилась к двум парням, они разговаривали друг с другом, хоть подслушаю о чем речь, если и этим мое общество некстати придется. Подслушать получилось, но понять о чем говорят — нет, разговаривали они не на русском и не на английском, и даже не по-японски. И опять меня не то, что в коллектив не пригласили, а просто не замечали. Была еще парочка индивидов, но к ним я уже подходить не стала. Забралась на подоконник и наблюдала в окно обычную городскую суету — люди шли, машины ехали, трамваи курсировали. Троицкий собор было видно, на нем звезды красиво поблескивали. Деревья от порывистого ветра теряли последнюю листву, разноцветные листья опадали под ноги горожан и превращались в грязь. И что странно, рамы-то деревянные хоть и двойные, а звуки улицы совсем не слышны. Вдруг я осознала еще одну странность — в холле тоже было тихо. Обернулась, вроде как все на месте: девица курсировала туда-сюда, лысый колобок у другого окна так же корпел над блокнотом, парочка беззвучно общалась. Складывалось стойкое ощущение, что в данный момент я здесь одна живая, и все остальные — фантомы.
Да, так все примерно и было, вроде бы ничего существенного я не упустила в повествовании о последней неделе своей жизни. Разве что утреннюю беседу в кабинете. Меня как всегда сопровождал до дверей Василий, там уже ждал врач. Сегодня в кабинет меня запустил он, указал на деревянное кресло и ушел. Мне трудно было держать себя в руках, и на самом деле удивительно что я до сих пор не сломалась. Наверное, дело в том, что не сильно они и давили пока. И страх от пыток головной болью и непонимания происходящего, как и ужас от того, что ничего не изменить, накатывал на меня волнами. Я кое-как барахталась только потому, что не теряла надежды на спасение. Я знала, отец и брат ищут меня. А еще у меня отцовский характер — я упрямая.
Минут двадцать ждала появления главграча, за это время основательно рассмотрела кабинет. Очень хотелось порыться в бумагах как нарочно разбросанных на столе, но я подумала, что это слишком заманчиво и похоже на ловушку для любопытных девиц. К тому же в предыдущие посещения на столе был идеальный порядок. Так что я даже не слишком сильно головой вертела по сторонам, но и видимого обзора мне хватило.