Теперь уже он не стал бы с благопотребной тоской взирать на долгую гибель в волнах этой маленькой лодки. Но что мог сделать Брагода, если дощатая плоть, к которой он прикасался, не чувствовала никакого прикосновения? Брагода носился над морем, пытаясь обуять ветер, подпирал налетавшую на струг волну — все было напрасно. Он беспомощно опустился на корму лодки и склонил голову. Что-то в этом беспомощном ребенке показалось Брагоде знакомым. Тревожное таинство, им или не им прожитого, залегло у чувствительной сердцевины его существа. Однако, Брагода все-таки отнес это чувство на счет неосознанной тяги человека переносить на себя чужие впечатления и поступки. Так или иначе, неожиданно возникшая надежда таяла на глазах. Струг зачерпнул бортом, осел. Ребенок приподнялся на руках. Брагода не видел его лица, но предположил, что в детских глазах надежда должна угасать горетерпимее, чем у взрослого. И туг из-под самой воды показался зоряный парус. Форштевень оскалился зубастой головой дракона, взлетел над подсевшим стругом.
Ребенка передавали на руках. Посиневшие его ножонки беспомощно болтались в воздухе. На жесткой парусине, укатанной на палубных мостках, малыш оказался не один. Молодой воин с глубоким порезом шеи полулежал на запасном парусе.
— Ишь, какой заморыш! И как только в этом теле держится жизнь?
Он зачем-то протянул к ребенку руку. Малыш с неожиданной проворностью впился в ладонь зубами. Воин инстинктивно отринул под дружное многоголосие гребцов.
— Вот тебе и заморыш! Как тебя зовут, волчонок?
Малыш сжался в комок, Детские губы дрогнули…
— Брагода.
Сотник руян бросил ребенку сухой палевый теплушник. Взгляд малыша набежал на глаза руянина.
— Смотри-ка, Оркс, он тебя признал. Возьми его себе, будет кому поквитаться с тобой за твой норов!
Гребцы засмеялись.
Брагода, все это время висевший на пеньковом шкоте и не сводивший с малыша глаз, оцепенел.
Прошедшая зима, а потом и мало-помалу подходящее лето утвердили в Брагоде намерение соединить свою судьбу с судьбой найденыша. Нет, собственно говоря, Брагода не сомневался в их изначальной соединенности. Трудно понять, как одно живое существо может разделиться на две взаимонесвязанные жизни. Брагода разумел это своим переходом во времени. Словно эхо, возвращающее давно отзвучавший голос. Он был никем в этом мире. И потому Брагода-дух потерялся в себе самом. Сомкнулся с бестелесной изнанкой ребенка, никак на него не повлияв.
По селам возили драгоценную статую Маткиземе. Великая Богиня простирала руки с золотыми прутьями колосьев и своим серебряным серпом. Крестьянки обсыпали ее зернами посевной ржи. Оркс не любил землеробных торжеств. Он был молчалив и нелюдим. Волчонок сновал вокруг приемного отца, пытаясь разбудить в нем беззаботную живость.
— Пойдем смотреть на Богиню, пойдем.
— Перестань!
— Пойдем, она нам подарит какой-нибудь прутик.
— Эта Богиня славит черный труд, а потому нам нет до нее дела.
— Зачем ты так говоришь?! А что такое черный труд?
— То, что воин всегда будет презирать.
— А что такое презирать?
Оркс давно заметил, что Великий жрец Храма испытывает особые чувства к Брагоде. Конечно, чудесная находка в Варяжском море не могла бы остаться незамеченной в Храме. Это был знак. Но Овар боялся Брагоду! Да-да, опытный глаз Оркса не мог ошибиться. Овар приваживал мальчика к себе. Забыв о законе касты, жрец посвящал ребенка в Веду, и Брагода часто играл в Богов. К душе Оркса подступала смута. Кто знает, кого углядел в Брагоде Арконский первосвятитель и какая тайна заставляет его, не боящегося гнева Святовита, содрогаться перед найденышем. Овар тихо противился посвящению мальчика в воины Храма, и это не могло радовать сотника. Потому Оркс заговорил о том, о чем, может быть, и не должен был знать Брагода. Может быть не должен. А теперь знать обязан, чтобы совсем не потерять голову от россказней Овара.
— Ты родом из Микуль-бора, Там твоя земля, она зовется Вагрией. Мы разных родов.
Мальчик недоверчиво посмотрел на отца.
— Ты — варяг потому, что я знаю варягов и могу об этом судить, Варяги — наши братья по крови, хотя и ведут свой род от небесного Перконса, а мы — от восьми мечей Руевита.
— Нет, нет! — закричал мальчик. — Я — рус. Почему ты говоришь такие непонятные слова?
— Вспомни, ты плыл в море на лодке.
— Я не помню никакой лодки.
Оркс обреченно вздохнул. Брагода отвернулся, но, подумав о чем-то, потянул Оркса за рукав.
— Если мой отец хочет отказаться от меня, пусть. Брагода не останется в его доме. Но я не уйду отсюда, пока ты не дашь мне оружия.
— Зачем тебе оружие?
— Я буду бить свенов, и еще франконов, и еще данов, и еще всех, кто сунется в Аркону, — Губы ребенка задрожали. Он напряг все свое самолюбие, чтобы не расплакаться, Оркс посмотрел волчонку в глаза.
— А если кто-нибудь из них сделает тебе больно? — Тяжелая ладонь отца перехватила Брагоде горло.
— Я все равно буду драться, — выдавил из себя ребенок, ослабевая всем телом. Оркс швырнул волчонка на землю. Брагода сдавленно исторгал из себя воздух. Его тошнило.
— Так говоришь, драться будешь? — Оркс размотал с ногавицы волокнистый, скрученный жгут.
— А знаешь, как секут у них мечи? — Хлесткий удар обжег Брагоде плечо.
— Ты мой отец, и я не подниму на тебя руку. Но если тебе захочется посмотреть, как может ответить Брагода, попроси кого-нибудь другого мне еще раз наподдать. — Брагода отвернулся. Оркс вздохнул и присел на камень. Они молчали.
— Зачем ты придумал про море? Я никогда еще в нем не был.
Тебе это кто-то сказал?
— Ну да, Овар.
— Вот что сынок, ты будешь воином. Как твой отец, и как отец твоего отца, и как сам великий Руевит. Но ты не говори об этом Овару. Иначе тебе никогда не носить меча. Понял?
Брагода кивнул.
— Мы уйдем в Кореницу, к храму трех Богов. Там великие воины устраивают ристания в честь Руевита. Там ты станешь воином.