– Лютеция Гавриловна! – истерически завизжал Тараканцев. – Извольте замолчать!
– Мама, оставь, пожалуйста! – окрысилась Лирика.
– Я замолчу, – грозно сказала мадам, – но теперь и вы будете молчать, как жареный судак, Лжедмитрий Павлович… Эти господа вас так зажмут в кулак, что вы и не пикнете…
ПРОГУЛКИ ПО МОНАСТЫРЮ
Провожаемые строгими глазами святых, изображенных на стенах массивных каменных ворот, Тася и Волошин прошли под сводами монастырской надвратной церкви и, остановившись, оглянулись… Стройная, словно парящая в небесной синеве одноглавая церковка напомнила Тасе
Царевну Лебедь, чудесную красавицу из сказки Пушкина.
Тася сказала об этом Волошину. Тот быстро согласился, но не удержался от искушения пошутить.
– И этой девушке всего лишь четыреста лет! Я уверен, что так же, как и Царевну Лебедь, ее создал поэт. Да, поэт!
– повторил он. – Но обратите внимание, Настенька, своим произведением он явно протестует против «загробных мук» и говорит лишь о вечной жизни.
Тася счастливо засмеялась:
– Как я довольна, что приехала сюда! Я вижу живые чудеса древнего зодчества! Этих поэтов в старину называли «умельцами каменных дел».
Тася и Волошин шли по тенистым аллеям главного монастырского двора.
– Пойдемте во внутренний двор. Я хочу осмотреть ту церквушку, о которой нам вчера вечером рассказывал профессор Стрелецкий, – сказала Тася.
Дворов в монастыре было пять, и их отделяли друг от друга мощные стены и ограды.
– Не понимаю, почему монастырь внутри разгорожен?
– спросила Тася.
– А я объясню вам, – сказал Волошин. Он уже свыкся с ролью профессионального гида и, начитавшись в Вологде справочной литературы, охотно давал объяснения своей спутнице. – Дело в том, что мы с вами находимся не только в бывшем монастыре, но и в бывшей крепости. Да, да! Это был крупный военный опорный пункт на севере Московской Руси… Враги не могли углубиться на юг, миновав эту крепость. Здесь стоял сильный гарнизон, который мог мобилизовать население и ударить интервентам в тыл… А
взять приступом эту крепость было невозможно… Вы обратили внимание, что стены крепости почти везде окружены озером?… Они так же высоки, как стены Московского Кремля, а башни даже выше и шире кремлевских…
Тася оглянулась и с уважением поглядела на могучие стены и башни монастыря.
– Теперь перейдем к вопросу, заданному мне одним из экскурсантов, – бойко продолжал Волошин. – Зачем столько стен внутри монастыря?… А затем, что, если во время осады крепости враги ворвутся в какой-либо один монастырский двор, им придется штурмовать стены остальных дворов…
– Да, действительно… – с восхищением оглядывая внутренние стены, согласилась Тася.
– Прошу обратить внимание, товарищи экскурсанты, на расположение дворов. Ворвавшись в один двор, враги уже сами с трех сторон попадали в окружение защитников крепости и часто бывали так биты, что старались поскорее удрать обратно.
– А монастырь этот действительно осаждали враги?
– Да! И неоднократно, уважаемые товарищи! Но каждый раз они бывали отброшены и рассеяны… А вот и пятый двор.
Перед ними раскрылся уголок неописуемой прелести: зелень травы самых неожиданных оттенков легким ковром покрывала небольшую лужайку, прорезанную ручейком.
На зеленом холме стояла пурпурная церковь, окруженная хороводом берез. Перед церковью в немом ожидании застыл строгий белый павильон, прикрывший крохотную избушку Кирилла Белозерского, основателя монастыря. А
над всем этим маленьким миром прошлого в синем небе сияло глазастое солнце и стояла какая-то особенная, левитановская тишина…
Тася нараспев произнесла:
В синем небе, в темной глуби
Над собором тишина…
Произнесла и умолкла, прислушиваясь, будто ожидала, что откликнется эхо.
Волошин затряс головой, будто желая отделаться от какого-то наваждения:
– Блок… Этот монастырский уголок может навеять только такие настроения… Давайте осмотрим церковь, Настенька. Я хочу убедиться, что призраки ушли отсюда, что здесь остался только чудесный Александр Блок.
Юноша и девушка приблизились к церкви, где вчера ночью они видели странного старика. Дверь была приоткрыта. Постояв минуту, Тася и Волошин вошли в церковь.
Насколько нарядным и радостным был ее внешний вид, настолько строгой и суровой она оказалась внутри…
Темные древние иконы, почерневшая позолота, меланхолический блеск бронзовых подсвечников, коричневый тон деревянного аналоя – все это ясно показывало, что создатели церкви обращаются к вошедшему на языке аскетизма и смирения.