Все притихли.
– «По повелению великого государя всея Руси Ивана
Васильевича, – громко стал читать Стрелецкий, – яз вывез
книги грецкие и иных языков, захороненные в святой оби-
тели Кирилловен, дабы купно соединить их в книгохрани-
тельнице государевой… Боярин Борис Годунов сын Федо-
ров… Лета от сотворения мира семь тысяч восемьдесят
четвертое… Мая второго в субботний день, в обители
святого Кирилла».
– Врешь! – хрипло крикнул кто-то. – Врешь, сукин сын!.
Все оглянулись и увидели, что Платон Бельский, который до того лежал распростертый и бездыханный на траве, сидит, покачиваясь, упираясь руками в траву и дико ворочая налитыми кровью глазами. Он пытался встать, но не мог. Потрясая худым, костлявым кулаком, старик хрипло закаркал:
– Это подложная грамота! Ее воры положили! Сжечь ее надо бы! Да сдуру я сунул ее в свиток.
Он перевел дух и уже не закричал, а заговорил, как во сне, качаясь, припадая на руку и хватаясь за траву:
– Я нашел старинные книги… Их разворовали… Я
много лет собирал… Я нашел их!. Они мои!. Только мои!
И ничьи больше!..
Старик пополз к разбросанным, истерзанным, как и он
сам, книгам, пополз на четвереньках, задыхаясь, плача, как ребенок, и завывая:
– Мое!.. Мое!..
Неожиданно он уткнулся лицом в траву и затих.
Руднев подошел к нему, перевернул на спину и, взяв руку, послушал пульс:
– Умер… – сказал он и осторожно опустил эту большую узловатую руку.
Стрелецкий приблизился к мертвому старику. Сурово сдвинув брови, смотрел он в широко открытые, но уже потухшие глаза человека, который вчера хотел убить его.
Но даже на мертвом лице безумного старика лежала печать упрямого фанатизма, такого же фанатизма, который вот уже сорок лет сжигал душу старого профессора и бросал его в погоню за прекрасной и призрачной тенью исчезнувшей библиотеки Грозного…
Стрелецкий склонил одно колено. Он наклонился над огромным распростертым телом Платона Бельского. Он бережно сложил ему руки на груди и прикрыл веками открытые глаза… Затем, встав и увидев, что рядом с ним стоит Тася, взволнованная, готовая расплакаться, Стрелецкий привлек к себе девушку и сказал:
– Полно, Тасенька!.. Это был несчастный человек…
– Как жалко, что она его не нашла!.. – сказала Тася.
Но Стрелецкий уже взял себя в руки. Он оглядел всех внимательно и как-то даже задорно.
– Ну что ж, друзья мои! – сказал он. – Мы не нашли библиотеки Ивана Грозного, но мы не успокоимся, мы будем искать ее…
– И найдем! – сказала Тася, поглядев на Волошина ясными вопрошающими глазами. – Правда, Ваня?…
– Не знаю, Настенька, – ответил Волошин. – Но если мы и не найдем ее, то все же узнаем, что случилось с этим пропавшим сокровищем.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В настоящую книгу вошли два научно-фантастических произведения
Григория Никитича Гребнева: роман «Арктания», впервые опубликованный в 1938 году, и повесть «Пропавшее сокровище» – в 1957, затем в
1961 году – уже после смерти автора. Восторг, с каким молодежь встречала когда-то каждую новую книгу писателя, ныне утих; Гребнев считается забытым, его имени не найти в «Краткой литературной энциклопедии» (1962-1978 гг.); а голоса тех, кто советовал отыскать все рассказы и повести Григория Гребнева, рассеянные по разным сборникам, альманахам и периодическим журналам, чтобы издать Собрание сочинений писателя, никем не были услышаны; поэтому его книги, зачитанные до дыр, исчезли из библиотек.
Сразу скажем, что переиздание двух повестей Григория Гребнева –
подарок молодежи, потому что это писатель с высокой научно-художественной культурой; и хотя в повестях его, – как в застывшей янтарной смоле, содержащей разные органические остатки, – видны иногда предрассудки своего времени, они не снижают эстетических достоинств произведений; в его повестях не абстрактные приключения безликих суперменов, но живые сцены, история народа, смелые гипотезы и великолепная фантазия; и это не может не радовать читателя.
Равнодушие литературоведов и издателей к творчеству писателя, пожалуй, объяснимо: во-первых, его повести остросюжетны, что с точки зрения ортодоксального реализма вроде бы означает условность событий, их как бы намеренное ускорение для сгущения действий героев, учащения кадров, рассчитанное на развлечение читателя; во-вторых, в повестях