В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами.
Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике.
– Я все же не пойму, – сказала Татьяна, – почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря?
– Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, – сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик.
И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух:
– Это преступление…
Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно.
– Ты о чем?
– Это преступление, – словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. – Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса… Ветлугин приподнялся на локтях.
Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника «Арктании».
– Владимир Андреевич, что с вами?
Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку.
– Не в полюсе дело, а в том, что мы с тобой ротозеи, –
ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: – А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт…
В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся.
Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью:
«Операционная». Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру.
Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт.
И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом
(будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил:
– Ну, где тут умерший?
Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила
Британова и его ассистентов в операционную комнату.
На минуту вспомнилось: «Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?. »
Кто-то окликнул ее:
– Рина!
Ирина вздрогнула и остановилась.
Перед нею стояла Татьяна Свенсон.
– Рина, присядь. Ведь ты свалишься так.
Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов.
Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила:
– Корреспондент «Радио-Правды» здесь?
Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме.
– Я от «Правды», – сказал он.
– Профессор разрешил вам установить микрофон.
Наденьте халат, маску и войдите.
Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла.
* * *
В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: «Юра Ветлугин» и «профессор Британов».
Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем.
Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников.