С оставшимися книжниками-бригадмильцами начальник отделения заговорил о книжной толкучке. К его удивлению, почти все комсомольцы явно погрустнели, узнав, что скоро уже не смогут выменивать интересные книжки у таких же, как и сами они, бескорыстных любителей литературы. Но в то же время все согласились, что
Фениморов Куприных надо «изъять из обращения» немедля.
И вот в одно приветливое летнее воскресное утро на
Кузнецкий мост явились все одиннадцать книжников-бригадмильцев. Среди них был молодой техник Иван
Волошин.
Иван Волошин и раньше встречал здесь Фенимора
Куприна, не раз видел, как тот менял «Деньги» на деньги.
Сегодня, заметив быстро промелькнувшие Темные Очки, он незаметно пошел за спекулянтом. На этот раз Человек-невидимка торговал уже не «Деньгами», а романом с очень странным названием. Волошин слышал, как Фенимор Куприн, подойдя к толстому мужчине в светло-сером габардиновом костюме, конфиденциально сообщил ему:
– «Блеск и нищета куртизанки Нана». Знаменитый запрещенный роман…
Габардиновый гражданин, видимо, не был новичком в книжных делах. Он пожал плечами и сказал оперным басом:
– Вы что-то путаете, милейший. «Блеск и нищета куртизанок» – это роман Бальзака. А «Нана» – роман Золя.
– Не волнуйтесь, гражданин, – с достоинством обнищавшего испанского гранда ответил Фенимор Куприн, – я знаю, что «Нану» написал Эмиль Золь, а «Куртизанок»
сочинил Бальзак. Но в этой запрещенной книге оба романа переплетены вместе. А рвать их мне невыгодно.
– Ах, вот оно что! – удивился толстяк. – Но откуда вы взяли, что романы Бальзака и Золя кто-то запрещал?
– Это как раз неважно, гражданин. Там есть все, что интересно мужчине, – не сдавался Фенимор Куприн. –
Пальчики оближете.
Оперный бас хотел возразить еще что-то, но Фенимора
Куприна уже тянули за рукав:
– Сколько?…
– Полторы сосны…
– Бери третью половину.
– Хо-хо! Поищи, посвищи…
Иван Волошин стоял совсем рядом со спекулянтом. Он уже хотел взять его за руку и пригласить в отделение милиции, но вдруг заметил, что с Фенимором Куприным произошло что-то странное: забыв о куртизанках и о своем покупателе, спекулянт застыл на месте, как охотничья собака, почуявшая дичь. Он даже снял очки и устремил вдаль пристальный взгляд.
Волошин проследил за его взглядом, но ничего особенного не заметил: книжники, подгоняемые милиционерами, перекочевывали с места на место, выкрикивая на ходу:
– Меняю «Голову профессора Доуэля» на «Всадника без головы»!
– Есть «Идиот», нужен «Милый друг»!.
– Меняю «Тридцатилетнюю женщину» на «Куклу»!
Но что же все-таки заметил в нестройных рядах охотников за книгами «орлиный глаз» Фенимора Куприна?
Тут автор должен на время оставить бравого бригадмильца Волошина и анекдотического типа Фенимора
Куприна и обратить внимание читателя на фигуру, совершенно нетипичную для книжной толкучки…
Талантливый советский поэт, умерший в тридцатых годах и писавший исключительно прозой, в одной своей повести сказал:
«Странность, помноженная на странность, дает естественность. А что может быть естественнее случайности?…»
Вот такая случайность и привела в то воскресенье маленькую и круглую, как сказочный колобок, старушку в рыжем летнем пальто, Клавдию Антиповну Куликову, на
Кузнецкий мост, где Иван Волошин охотился за Фенимором Куприным.
С кошелкой, наполненной французскими книжками
Ламартина, Вийона, Верлена и других подобных авторов, Клавдия Антиповна уже побывала в книжной лавке писателей, но там ей объявили:
– Иностранных книг не берем.
И, лишь взяв в руки последнюю книгу, извлеченную
Клавдией Антиповной из ее вместительной кошелки, товаровед задумался. Книга была необычная: толстая и увесистая, с плотными, явно не бумажными пожелтевшими листами, она не имела верхней крышки переплета и титульного листа. Тем не менее опытный товаровед сразу же понял, что перед ним какая-то редкость.
«Пергамент… Язык древнегреческий… Гм!. Надо показать Алексею Васильевичу…» – подумал он и пригласил старушку в кабинет директора.
Алексей Васильевич Симаков умер недавно, в 1956 году, но тридцать лет своей трудовой жизни он отдал книгам. Это был один из тех букинистов, которых шутя называют «академиками». Пожалуй, не было ни одной книги, изданной в дореволюционной России и в Советском