Его любили люди всех рас и национальностей, называли ласковыми именами «наш Джо», «славный парень Джо». Это был Чапаев эпохи окончательного разгрома капитализма. Когда три года назад происходили очередные выборы во Всемирный Верховный Совет, Джо был избран на пост заместителя председателя подавляющим большинством голосов депутатов.
В 18 часов 30 минут исполинская фигура легендарного командора интернациональных партизан появилась над Североградом. Это могло показаться людям прошлого сверхъестественным, но люди новой эпохи знали, что над тысячами городов «гениозоры» — чудесные агрегаты, отражающие в воздухе свечение потока электронов, — передают лишь объемное изображение человека с темным, бронзовым лицом, знакомым по портретам.
Передачи гениозора стали практиковаться лишь три года назад, и Владимиру Ветлугину, да и многим другим работникам станции «Арктания», постоянно работающим вдали от населенных мест, впервые довелось видеть это чудо современного объемного телевидения. Сперва огромный столб воздуха над Североградом стал темнеть, потом он начал принимать очертания человека, и наконец исполинская фигура Бронзового Джо ясно определилась в воздухе. Фигура имела в высоту не менее трех километров. Темнокожий великан казался стоящим в воздухе над городом, причем стоял он не над самым городом, а где-то на его окраине. Будто фантазия Свифта стала действительностью и некий реальный Гулливер явился перед взволнованным народом лилипутов.
Голосом, подобным раскатам грома, он заговорил на родном языке Ленина. Говорил он с небольшим акцентом, медленно, подбирая каждое слово и выдерживая паузы между фразами. Видно было, что русским языком Бронзовый Джо владеет несвободно.
— Товарищи! Заседание Всемирного Верховного Совета социалистических и коммунистических государств окончилось. Совет обсуждал случай в Арктике. Несколько дней назад исчез мальчик Юра Ветлутин… Сегодня мы узнали, что мальчика захватила подводная организация крестовиков. Они обстреляли полюсную станцию и взорвали поселок Седова. Верховный Совет постановил принять все меры и освободить мальчика из рук шайки контрреволюционеров, а организацию врагов мирного человечества предать народному суду. Выполнить свое решение Совет приказывает Чрезвычайной арктической комиссии, созданной сегодня…
Что случилось на земле, товарищи?.. На земле пропал мальчик… исчезла маленькая песчинка человечества… Но мы живем уже в такое время… когда каждая человеческая песчинка есть большая драгоценность… Поэтому мы спасем мальчика во что бы то ни стало…
Темнокожий великан умолк и глянул вдаль. Казалось, Джо видит миллионы людей, с которыми так просто сейчас говорит.
— От имени Верховного Совета посылаю вам привет, товарищи!.. — сказал он и потряс над головой обеими руками.
Несколько секунд негр-великан стоял неподвижно, затем он стал прозрачным и исчез, словно растаял в воздухе.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
19.
Разговор на холме Тоуэр
Полуостров лежал внизу, как огромный океанский электроход, — кормой к Европе, носом к Африке. Ливен повернулся на каблуках и окинул его взглядом. На минуту Ливену показалось, что он стоит на капитанском мостике, вознесенном на четыреста метров над морем.
— Знаете, Силера, — обратился Ливен к стоявшему рядом с ним молодому человеку, — мне иногда не верится, что я через несколько дней приступлю к осуществлению мечты моего отца.
— Но это так очевидно, дорогой мэтр, — почтительно и серьезно сказал молодой человек.
Ливен и Силера стояли подле большого камня, похожего на огромную заплесневелую краюху хлеба. Они находились на вершине одного из «Геркулесовых столпов», на гибралтарском холме Тоуэр. У подножия холма рабочие сооружали гигантский шлюз. Под ними лежал крохотный полуостров, который называли в старое время «английским замком на дверях Средиземного моря». Вдали в голубом сиянии пролива висел берег Африки. Джебель-Муса — марокканская «Гора обезьян», второй «Геркулесов столп», — стояла на том берегу нерушимо, как вековой пограничник на рубеже двух материков.
Ливен смотрел на Джебель-Муса. Там, у подножья горы, расположилась вторая партия возглавляемой им экспедиции. Он торжественно указал рукой вдаль.
— Если бы это видел мой отец!.. Вы замечаете, Силера: профессор геофизики и инженер французского комиссариата энергетической промышленности сентиментальничает.
— Пусть это вас не смущает, дорогой мэтр;— сказал Силера.
— Спасибо! Я хочу вам рассказать историю двух поколений инженеров Ливен. Слушайте, Силера. Я немного экзальтирован сейчас, и мне, старику, хочется болтать без умолку, даже имея слушателем такого уравновешенного испанца, как вы…
Это было давно, Силера, еще до зловещей «Лиги апостола Петра» и его крестовиков. Французский инженер Оноре-Жак Ливен предложил министерству энергетики свой проект электрификации средиземноморских стран и обводнения Сахары. Все гениальные идем по сути своей просты. Не так ли, Силера? Проста была и идея Оноре-Жака Ливена. Течение в Гибралтарском проливе преграждается плотиной. Высота плотины — пятьсот метров над уровнем моря. На африканском берегу сооружается гидроэлектростанция, и даровую энергию в сто шестьдесят миллионов лошадиных сил человечество ежедневно бросает на ирригацию[22] Сахары. Средиземное море, лишенное бесконтрольного притока атлантической воды, оскудевает, и мелководная андриатическая лужа превращается в цветущую страну, равную по величине двум Италиям. Дарданелльские воды, воды Роны, По, Тибра и Нила, сопутствуемые судоходными шлюзами, не вливаются в обмелевшее море, а низвергаются вниз, как водопады. И к сказочной энергии марокканской станции присоединяется энергия станций египетской, турецкой, итальянской, французской. Эта энергия обогащает народы трех материков. Мой отец, инженер Оноре-Жак Ливен, автор проекта гибралтарской плотины, был утопистом, — он хотел осчастливить миллионы людей без единого выстрела. И самое трагическое для него заключалось в том, что его проект был вполне реален. Вы знаете, Силера, как печально кончил этот чудак?
— Я что-то читал об этом, — сказал молодой человек.
— Он всем надоел, он нажил себе врагов в штабе крестовиков и в военных министерствах трех последних капиталистических держав. Его привезли в сумасшедший дом вполне нормальным человеком. Но когда я, его сын, после разгрома крестовиков приехал за ним, чтобы взять его домой, он сидел на полу и пускал слюни, складывая из детских кубиков игрушечную плотину. Вам это кажется нездоровой фантазией, Силера, не так ли?
— Да, — сказал молодой человек.
— Увы, мой друг, такие истории были возможны в эпоху неврастении и Лиги крестовиков… Тогда я взял похороненную идею моего отца и на своих плечах понес ее дальше… Простите, Силера, я люблю фигуральные выражения… Я нес ее через много стран, я шел вместе с нею вслед за танковыми полками красных армий, когда истреблялись на земле последние двуногие волки капитализма. Я, как знамя, нес в сердце своем идею отца, я пронес ее через геофизические кабинеты и тысячные аудитории студентов и красноармейцев. И вот я принес ее, эту идею моего отца, к древним «Геркулесовым столпам».
— Да, — сказал молодой человек, — я знаю эту историю, но с удовольствием прослушал ее из ваших уст, дорогой мэтр. Вы только забыли упомянуть о своих работах над проектом отца.
— Это лишь небольшое обновление, — ответил Ливен. — Я геофизик, кроме всего прочего, мой мальчик.
— Вы правы, профессор. Но ваше предложение поднять при помощи радия затонувшую горную гряду, вместо того чтобы воздвигать плотину на тысячеметровой глубине пролива, имеет самостоятельное научное значение. Ваш снаряд «тератом», который вот отсюда, с поверхности этого полуострова, унесет к недрам земли мощные запасы радия, — это гениальное изобретение, профессор. Я инженер, но я увлечен вашей идеей, как школьник.