— Нет. Они, наверное, спят.
— Эрик дежурит. Сейчас я его спрошу.
Опять наступила тишина, нарушаемая яростными рывками ветра за окном.
— Ты слушаешь? — спросил Ветлугин спустя короткое время. — Эрик говорит, что Ася с матерью легли спать еще в десять часов.
— Что же делать?
В голосе Ирины уже явно слышалась тревога.
— Ты не волнуйся. Я его постараюсь отыскать, — сказал Ветлугин и выключил радиофон.
Она пошла к себе в комнату, взяла с ночного столика книгу, рассеянно прочла название: «Находки во льдах», вспомнила револьвер, найденный Юрой (ради него она вечером и книжку эту стала читать), вспомнила лицо сына во время разговора в кабинете (он сидел, боясь шелохнуться, и с жадностью ловил каждое слово, сказанное по поводу его находки), и вдруг у нее мелькнула тревожная, еще не вполне ясная ей самой мысль.
«Неужели он?.. Нет. Этого ему в голову не могло прийти».
Но неясная мысль уже стала отчетливой и настойчивой, и Ирина не могла от нее избавиться. Еще вечером, ложась спать, она сказала Владимиру, что следовало бы слетать туда, где Юра нашел револьвер, и поискать во льду. Ведь это же естественно — где револьвер, там может оказаться и труп человека, которому он принадлежал. Неизвестно, кем он может оказаться, этот человек: полярником, погибшим во льдах, крестовиком, убитым при разгроме Северной армады, — так или иначе, поискать следовало бы. Но неужели эта мысль пришла в голову и мальчику? Он мог тайком ночью вылететь туда. Ведь он же ничего не знал о надвигающейся буре…
Ирина вскочила и побежала к радиофону.
— Володя! — крикнула она. — Володя!
— Да, да, я слушаю, — ответил Ветлугин.
— Сейчас же узнай, в ангаре ли «Полярный жук».
— Что?.. — Голос у Ветлугина дрогнул, он, видимо, тотчас же понял все.
Через десять минут тревожная весть разнеслась по всем служебным помещениям станции: исчез Юра вместе с автожиром.
Ветлугин ворвался в спальню. Одежда его была мокрой. Он казался растрепанным, наскоро одетым. Ирина стояла посреди комнаты. Она молчала и широко открытыми глазами смотрела на мужа.
— Надо лететь! — крикнул он, — Немедленно!
Вошел Свенсон. За ним, сутулясь и сопя, вполз дед Андрейчик.
— Владимир, — сказал Свенсон, — нужно сейчас же связаться с восьмой авиабазой. Через двадцать минут машины будут там.
Ветлугин мотнул головой.
— Я не имею права поднимать машины с острова. Мой сын терпит бедствие по моей вине. Спасать его должен я сам.
— Факт, — посапывая, сказал дед Андрейчик. — Сами управимся. В ангар! Запрягай машину!
— Вы с ума сошли! — крикнул Свенсон. — Владимир, ты погубишь себя и не спасешь ребенка… Ирина! — Свенсон шагнул к Ирине.
Она села на стул и стала ладонью тереть висок.
— Я ничего не соображаю.
— Я должен попытаться, — упрямо сказал Ветлугин. — Ты, Эрик, замещаешь меня на станции. Если со мной что случится, сделаешь доклад Северограду.
Ирина растерянно взглянула на него.
— Я не знаю, Володя… постой… Володя, куда же ты?
Но Ветлугин уже выбежал из комнаты. За ним трусцой побежал дед Андрейчик.
Свенсон подошел к Ирине, опустил руку ей на плечо.
— Они очень рискуют. Надо сейчас же сообщить в восьмую базу.
Она вскочила, бросилась к двери:
— Эрик! Скорее! Вызывайте остров!.. Я побегу. Так нельзя…
Свенсон подошел к радиофону и вызвал остров Георгия Седова.
8.
Машины идут сквозь пургу
— Остров Седова слушает, — сказала радиофонистка.
— Говорит «Арктания». Дайте начальника авиабазы.
Через секунду между «Арктанией» и островом Георгия Седова произошел следующий разговор:
— Я начальник восьмой авиабазы.
— Я Свенсон. Замещаю начальника станции. В районе полюса попала в шторм машина с сыном Ветлугина. На помощь вылетел сам Ветлугин. Положение угрожающее. Прошу выслать противоштормовой отряд. Координаты — восемьдесят шесть и двадцать минут широты, семнадцать и тридцать минут восточной долготы.
— Сколько машин штормует?
— Две. Прогулочный автожир и роторная молния.
— Сколько людей?
— В автожире один мальчик. В молнии двое: Ветлугин и старик Андрейчик.
— Площадь штормового района?
— Двадцать три тысячи квадратных.
— Высылаю дивизион. Сноситься с машиной командора можно через двадцать пять минут. Волна и позывные известны?
— Известны.
— Вызовите меня, Свенсон, через пять минут. Расскажите, как это случилось.
— Вызову.
— Все?
— Все…
Через пятьдесят секунд корреспонденты Арктики сообщили в свои радиогазеты о людях, застигнутых ураганом у полюса. Еще через минуту поступило сообщение, что противоштормовой дивизион, вооруженный гаубицами-излучателями и мощными обводнителями, вылетел к полюсу. Затем, с разрешения Свенсона и начальника восьмой арктической авиабазы, корреспонденты слушали их второй разговор.
Но и сам Свенсон не мог объяснить, как случилось, что тринадцатилетний сын начальника полюсной станции оказался со своей машиной в момент пурги за четыреста километров от станции. Это казалось тем более непонятным, что мать мальчика, Ирина Ветлугина, работала на той же станции старшим метеорологом и знала о надвигающемся шторме. Объяснить это могла только сама Ирина Ветлугина. Но ни Свенсон, ни начальник авиабазы, ни даже корреспонденты не решались обращаться с расспросами к этой женщине в момент, когда над нeю нависла угроза потерять сына, мужа, отца.
В городах и поселках радисты-любители не разлучались со своими комнатными и карманными приемниками: они хотели непосредственно поймать сигналы терпящих бедствие. Но даже эти беспокойные следопыты эфира пока ничего не могли сообщить.
Ровно через восемнадцать минут после отлета дивизиона с острова Георгия Седова радиогазеты сообщили, что воздушные крейсера вступили в полосу шторма.
В четырехстах километрах от станции «Арктания» в это время происходило следующее.
Дивизион, перейдя из стратосферы в тропосферу, строем по три, журавлиным углом несся навстречу урагану. Головастые, почти бескрылые, противоштормовые машины походили на вороненые браунинги, обращенные дулом назад. Впереди пилотских рубок, подобные огромным глазам глубоководных рыб, укреплены были куцые жерла гаубиц-излучателей. Эти гаубицы являлись артиллерийскими орудиями в полном смысле этого слова; их назначение было расстреливать взбунтовавшиеся массы воздуха. Но только снаряды не рвались при подобном расстреле: беснующаяся воздушная стихия усмирялась звуками высочайших и самых низких частот и амплитуды колебания.
Когда пурга рванула кверху головную машину, в пилотских рубках крейсеров прозвенел голос командора:
— В боевую позицию! Дистанция пять километров! Стройся!
В несколько секунд машины сломали журавлиный угол и растянулись ровным фронтом на сто пятьдесят километров.
Затем раздалась другая команда:
— На сменные частоты и колебания! От пяти миллионов до одной тысячной! Орудия включить!
Уменьшив скорость, крейсера пошли навстречу шторму, посылая вперед не ощущаемые человеческим ухом звуки. Высокое звуковое мерцание, постигаемое умом человека лишь как математическая формула, потрясло воздух и тотчас сменилось низкими инфразвуками. Затем снова последовал залп звуков высочайших частот и колебаний, за ним — опять мощные, низкие окрики. И так на всем пути сквозь бурю. Эго походило одновременно и на бомбардировку и на заклинание музыкой. В воздухе гремела необычайная, стремительная и торжественная музыка, но ни одному человеку не дано было ее слышать, ибо фантастическая ее мелодия находилась за порогом слышимости.
Яростный ветер падал плашмя на лед, разгребал могучими лапами снежные сугробы, конвульсивно вздрагивал и замирал… Умерщвленный ветер превращался в мертвый, неподвижный воздух, и сквозь него свободно шли головастые вороненые машины, похожие на огромные браунинги, обращенные дулом назад. Позади машин мягко и отвесно ложился снег.