— Подозреваю, что мы как снег на голову! — сказал Виктор.
— Подозреваешь! — невесело проговорил дед. — Как это ты там написал: «Моржам наступая на пятки, идем мы…» Куда идем-то, запамятовал?
— Идем мы по лезвию дня. В экзотике нет недостатка. Любимая, ждешь ли меня?
— Вот — вот. Тебе все равно, Виктор Александрович, насочиняешь о моржах и экзотике — будет новая книжка! А я человек прозаический, мне бы дело до конца сделать. Душа болит за электростанцию.
— Таким оптимистом были в последние дни!
— Что? Да — да, Витя. — И Глушаков устало прилег на диван.
— Ладно. Отдыхайте, Валентин Григорьевич. А мне, как всегда, на любимый камбуз.
— Думаешь, — дед кивнул на дверь каюты, — они есть сегодня запросят? На берегу народ побывал, разговеются и без тебя…
К вечеру «Северянка» гудела… Из каюты Коли Сокола раздавались песни. Ожили Вовины «мурки». Напрасно терзал Виктор микрофон в радиорубке и прельщал макаронами по-флотски. К ужину заявились только Пятница, Заплаткин и Гена Бузенков.
Иван принес еще два ведра квашеной капусты, водрузив на разделочный стол, довольный, зябко потер ладони.
— Откуда, Иван?
— Сходи, возле кормы самоходка стоит. Лук забери, я там приготовил в мешке у трапа.
Ну, Пятница!
Виктор побежал на корму. Матрос самоходки подал полмешка луку и спросил, не надо ли соленых помидоров.
— Надо!
Подошел Ваня с пустым ведерком:
— Это тебе не стишки сочинять!
— Купил, что ли?
— Купил, купил, — усмехнулся Пятница.
Ваня всерьез готовился к зимовке.
Самоходка, лавируя меж льдин, ушла к пристани разгружаться. Видели потом, как она снова пробивалась к транспорту, стоящему на якоре поодаль. Иван ждал, что она подрулит опять — договорился со шкипером, но напрасно — широкая льдина загородила самоходке дорогу, кажется, до будущей весны.
Рейдовый катерок совсем сник и больше не пытался воевать со льдом. Темный абрис его надстройки еще маячил на белом фоне торосов, но вскоре ночь поглотила и пристань, и отчаянную самоходку, и дальние, манящие конуса сопок.
Друзья отнесли припасы в трюмную кладовую и засобирались на ледокол в кино.
— Толпа — а! — слышался голос Коли Сокола.
— Начисляй! — откликнулась «толпа».
Тут дверь каюты распахнулась, как из бани, вытолкнуло облако сигаретного дыма, возник сам Сокол.
— Вот истинно интеллигентные люди! Давай ко мне. Я сегодня всех принимаю, всех люблю… У меня все, кроме начальства, оно гуляет отдельно, накрывшись одеялом, а мы — во какие! На виду! — Коля дурачился, а глаза серьезные. — Разрядка нужна, понимаете?
— Понимаю, — ответил Виктор. — Только не могу я всех любить…
— Не надо, не надо, — поморщился Коля, как от кислого. — Ты меня уважаешь?
— Ха — ха, Коля, не прикидывайся примитивным, — Виктор решил поработать на публику. — Ты помнишь, как начинается роман Джека Лондона «Морской волк»? «Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл — Вэлли, под сенью горы Тамаль — пайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра…» Кумекаешь?
— В переводе на мягкую пахоту, — начал было Пятница. Виктор перебил:
— Так вот, Коля, времена сильных личностей прошли, и удачу нам диктует не случай, а трезвый расчет и, как пишут газеты, разумное планирование. Мы шли сюда три месяца, геройски одолев Великий Северный морской путь, а в итоге — никому не нужны!
— Я думал, ты романтик! — старпом, кажется, тоже работал на зрителя. Толпа притихла, слушала.
— Сейчас — нет!
Виктор противоречил себе. Ему стало вдруг опять грустно. Кажется, думал он, заразился дедовым настроением и теперь сорвался, плел околесицу, незаслуженно катил бочку на Сокола.
— Не будем упражняться в красноречии! — не сдавался Сокол. — Если вы не хотите выпить за окончание перегона, я дерябну и с матросами… Но тогда наша симпатия — побоку.
— Зайдем, Витя? — сказал Пятница.
— За знаки Зодиака, чтоб никогда не гасли и в наш трезвый век… Наше дело правое, мы победили! — глаза у Сокола были грустными. — Но, между прочим, Джека Лондона не очень трогай, он еще нам пригодит — ся…
Виктор любил в эти минуты Сокола, любил Ивана. Вот два парня, думалось ему, такие непохожие, разные, а не будь их на борту…