— У него все стишки на уме, — заходил по избе Афанасий. — А большак — специалист, ценят его. Может, так-то лучше, кто его знает. Так поедем, Анна?
— Про меня-то он ничё не пишет?
— Погоди. Да вот и тебе кума — сорока весточку припасла: «Если, может, мама думает, что водиться ей придется, так мы пока второго не намечаем, хотя сейчас можно бы, места много, хоть футбол гоняй в апартаментах…»
— Ну-ка, не части. Алименты ему присудили, батюшки… На стороне дите прижил? Да я ему…
— Ну — у, поехала с орехами, — рассмеялся Афанасий. — Про помещение речь идет. Квартирой, стало быть, хвалится, больша-ая.
— Куды там, квартера! — не сдалась Нюра. — Была я в городских квартерах, когда к им ездила. Валентин водил меня к Апрошке Даниловой, она ить тоже у сына живет. Ну и како? Не присесть, не поставить! Чисто, правда. В горнице сразу четыре лампочки включают. А как ночь придет, на стульях спят повдоль стен. Раскладут стулья и ложатся поодиночке. Да ишшо ночевать каво из чужих оставляют. Апрошка и стонет: лежишь, как на вокзале, вповалку, за протянутые ноги запинаесся, если в уборну приспичит. А куды деваться?
— «А корову Зорьку продайте или отведите в совхоз. А за пятистенник, если подвернется покупатель, не ломите цену, — продолжал Афанасий. — Дорого не дадут при нынешней ситуации».
— Господи Исусе, да как же я переживу это светопреставление! — совсем поникла Нюра. — Ить Зорька стельная, вот — вот отдоит… Ой, оченьки, — спохватилась она, загремев в кути ухватами, — совсем ополоумела! Зорька ревет, поди, непоеная. Что же это? Много ли, чё ли, там осталось?
— Заканчивает, — сказал Афанасий, — передает поклоны соседям, да в конце приписал, что отобьет телеграмму, как поедет за нами на тягаче. Скоро, говорит, будет… Решил за нас без нас. Да-а…
Нюра промолчала. Навела ведерко теплого пойла, сыпанула сверху отрубей, покрошила сухую хлебную корку, вышла к корове.
— Отдыхай, я к Матрене забегу ненадолго, — проронила она на пороге.
На дворе сиверило. Утоптанный еще затемно рыбацкими броднями снег совсем затвердел, валенки в калошах скользили. Она не подумала, как раньше, о постояльцах, не пожалела в мыслях, что им несладко в такую стужу на голом морозе управляться с работой. Мысли словно пропали, окаменели, в голове гудело, потрескивало.
Нюра приласкала Зорьку, та сразу кинулась к ведру, ополовинив его в несколько глотков, затем пила неторопко, в перерывах отдуваясь и нюхая руки хозяйки.
Матрену она застала за работой. Та недавно вернулась с дойки, ткала на кроснах дорожку.
— Приданое готовишь Галине, знать-то, девка! — стараясь придать голосу бодрость, поздоровалась Нюра.
— Старье-ремки собрала, накопилось… Раздевайся, кума, проходи, — повернулась навстречу Матрена.
Нюра неспешно размотала шаль, пригладив гребенкой волосы, — не дай бог показаться на людях косматой, повесила фуфайку над рукомойником, где висела и Матренина спецовка, пахнущая силосом.
— Пимы-то, пимы-то зачем сымаешь? — укорила Матрена, перебрасывая челнок с навитой пряжей.
— Чисто у тебя, наслежу.
— И не скажи! Не метено, не скребено. Как пришла в семом часу с базы, пала на печку пластом, да не лежится. Встала, в глазах метлячки летают, будто песку кто в глаза насыпал. Привязалось чё уж, не знаю. Я уж так и этак перевернусь.
— Не захворала ли, девка?
— Когда хворать? А поднимусь, метлячки летают…
— Чижало тебе на базе, — заключила Нюра. — Отпросилась бы! Сколько тебе годов-то, молодая вроде?
— Осенесь сорок восьмой пошел.
— Молодая… Мне пиисят семь на паску будет, а и то ползаю. Не знаю, как там! А в Нефедовке дай бог поползаю ишо…
Матрена промолчала, не ответила, видно, не поняла, с каким разговором подступает кума, прошла в куть, поставила самовар — прямая, рослая, степенная, не утратившая еще былой девической стати. Была она смугла, другой, чем дочь, породы — та в отца, белая, синеглазая, быстрая на ногу. К Матрене еще недавно подкатывали со сватовством, но она необидно и аккуратно отваживала, напоив чаем, а то и угостив самогоном, который нагоняла раз в году, не таясь от соседей. Стеклянную пятилитровую бутыль хранила в подполе для праздника, для доброго человека. А поскольку добрый человек навертывался в таежную деревеньку не так часто, то Матрена рада была приветить гостей, что завертывали на ночлег — проезжая шоферня, охотники, приплутавшие в незнакомых местах, рыбаки — одиночки из городских отпускников, заготовители пушнины. Однажды каким-то ветром занесло корреспондента из области. Ночевал он две ночи, сулил прислать газету со статейкой, да так и не прислал: об чем было писать корреспонденту? Не прославилась как-то Нефедовка, большого молока не выдала, механизаторы, которые обрабатывали нефедовские поля, не поля — горе, заплаты на лесных взгорках, жили в Еланке, наезжая весной всем аулом на посевную. Корреспондент тот все же выудил героев — ими, на диво всем, оказались Никифор да Лаврен Михалев, которые кое-что помнили про старину. Их и пытал два вечера корреспондент, выщелкав у Никифора полторы шапки кедровых орехов.