— Здравствуйте, — ответила она.
— Обогреться пустишь?
— Зашел уж, так грейся, что спрашивать?
Игнаха снял рюкзак у порога, деловито потер руки возле титана, положил сушить варежки, огляделся. Небольшой закуток запарника освещала слабая лампочка. В углу темнел топчан: для сторожа, видно. Под лавку шмыгнули коты, Галина опрокидывает сушить фляги. Помалкивает, кидая косые взгляды на Игнаху.
— Что-то ты рано, Галя, собралась доить? — говорит он.
— Так я дежурная сегодня. Женщины придут ко времени.
Замяукали коты, зверовато озираясь, вылезли из-под лавки.
— Да погодите, ненасытные, — побранила их Галина. Коты не отходили. И вдруг тот, что поздоровее, повалил другого, ткнулся усатой мордой ему в брюхо.
— Смотри, чё это он? Титьку нашел. Вот дает! — изумился Игнаха.
— Да мать он свою доит… Уймись, бесстыдник! — она опять шаловливо замахнулась, но коты и ухом не повели. — Недавно только принесла… Котят дядя Афанасий выбросил, а этот того и ждал. Пятый год сосет. — Галина повеселела, исчезла первоначальная натянутость.
— Не жизнь, а малина, — пристроился Игнаха на лавку.
— Малина, ага! Зачем пришел-то?
— Не видишь, замерз.
— Ну и шел бы, где тебя ждут. — Не понять Галину, шутит или всерьез заигрывает. Глаза серьезные, а на губах улыбка играет. Плотная, разгоряченная работой и теплом запарника, смотрит на Игнаху, дразнит мужика.
— Сама знаешь, некому согреть, погрела бы, — нахальничает он, подступает к Галине. Дразнит его девка, да и нет никого на базе, моторчик только чакает за стеной.
— Остынь, — отодвигается на лавке Галина, халат на коленках одергивает, но по глазам видно — не боится, никого не боится, ни Игнахи, ни черта из тайги.
— А если всерьез поговорим, — накаляется Игнаха все больше. — Я мужик простой, ваши танцы-манцы не понимаю… Но свое умею брать!
— Ты что, Игнатий, никак сосватать меня собрался? Или так потянуло до девушек! Так навозные кучи кругом, дак хоть в баню сходить, от силосного духу отмыться, — Галина засмеялась. — Ой, парень! Да какой ты — парень! Седьмая вода на киселе!
— Не дразни, девушка! Серьезно толкую!
— Ну и дурак же ты, Игнаха. Котов бы хоть постеснялся. — Галина вспомнила вдруг о Витьке. Полчаса как был здесь, отметали с воза с Володей, заходил погреться. Посидел, помолчал, похлопал ресницами. Галина поохала: «Замерз, миленький!» Сама рукавички нагрела у титана, целовать, как раньше, пыталась Витьку, но он так глянул — губы задрожали, расплакалась было. Мужчиной становится миленький.
— Отцепись, не лапай! — сняла Галина с плеча Игнахину пятерню, пересела на топчан. — Тоже мне женишок выискался!
Взорвало Игнаху такое обращение, не приучился он к таким беседам, да и не ожидал от Гальки отпора.
— А мы и без сватовства, без женитьбы свадьбу сыграем. — И тут только пуговки халата врассыпную забрякали на пол. Навалился, собрал пальцами тонкое штапельное платьишко на груди — Галина и на базе форсила, — ожегся об упругий живот. Зверь будто, не человек. Но тут моторчик за стеной зачихал, лампочка под потолком запарника совсем было ослепла, но кто-то вовремя, наверное Кондрухов или Афанасий Соломатин, оборотов добавил моторчику, заговорили громко. И был Игнаха через минуту за дверью во тьме, прихватив у порога видавший виды рюкзак.
В субботу топили баню. Чуть ли не с утра на задах дворов, за огородами, где темнели остывшие с прошлой недели приземистые, но крепкие строения, копошился народ. Откапывая тропинки в сугробах, с открытой стороны, с речки, намело вдоволь, кололи чурбаки покряжистей, пожарче, носили коромыслами воду из прорубей, заливали до краев кадушки, железные бочки, чугунные котлы в каменках.
Народ, словно бы дождавшись светлого праздника, повылез с охотой на волю, и случись в эту пору быть в Нефедовке свежему человеку, подивился бы на многолюдство деревеньки, до сего часу сидевшей по теплым лавкам, огороженной от белого света пылающими созвездиями неотцветающих гераней.
Управляющий фермой Алексей Тимофеевич Батраков, пробив спозаранку тропу к своей бане, зашел в дом Никифора, когда все были на ногах. Акрам брякал чашками в тазике, мыл после завтрака посуду. Шурка — конюх, чуть не свалив Батракова в дверях, побежал к лошадям. Остальные во главе с Лохмачом играли на полу в лото. Даже Никифор, примостясь возле кровати, с интересом посматривал, как Лохмач затейливо банкует, тряся в сатиновом кулечке фишки.
— Дед, — говорит Лохмач, поставив на карту фишку с цифрой девяносто.