— Вот и Юрий так присудил.
Теперь опять заговорил Лаврен. Он все ладился дать свой совет, да его стесняло присутствие Чемакина. Но рюмка самогона ударила в голову, и мысли Лаврена потекли привычно и плавно.
— Ежели тоскливо совсем придется, не майся шибко-то, а сходи во храм, службу послушай. Там много разных старушек сходится. Они ведь ничё старушки, хоть и городские… Отдохнешь душой. Я, бывало, как навертывался в город, все во храм заходил, хоть и не верующий, а та-ак отпустит на душе…
— В церкву-то?
— Шибко красивый храм. Переулок, правда, некорыстный, а храм возносится прямо до неба.
— Дак не найду я церкву-то, заблужусь во многолюдстве.
— Храм и нечего искать. Сядешь от вокзала на автобус и кати прямо до лесочка, парком называется. Там и слазь.
— На фтобусе я ездила. Жулькают со всех сторон, спаси господи.
— Доедешь до лесочка, увидишь, там Ленин стоит, Владимир Ильич. Высоко так поставлен. Вот и ступай, но не в ту сторону, куда он рукой показывает, а как раз в обратную.
Чемакин помотал головой: силен, мол, дед!
— Каво воротишь, каво? — перебил Лаврена Никифор. — Ты когда в городу-то последний раз бывал?
— Да уж давно. Лет пять как не наезжал.
— Лет пять! Поди уж на другое место изваянье перенесли! Сейчас, говорят, строить все начали. Могут передвинуть.
— Говоришь тоже! Каво другова, а Владимира Ильича не дозволят сшевелить, — заключил Лаврен.
Никифора убедил этот довод.
Собеседники задумались, притихли. В окошко вплывала луна — вероятно, было уже поздно. С полатей посвистывал носом башлык. Моторист с Лохмачом, повесив головы, клевали за столом.
— Юрка-то убрался? — встрепенулась Нюра.
— Не волнуйся, — сказал Чемакин. — К кому-нибудь зашел, посиживает.
— Вот так всегда: ждешь — ждешь, а как приедут, сразу и свиваются из дому.
— Теперь кажин день будешь видеться, — поднимаясь с табуретки, усмехнулся Никифор. — Пора, знать, домой. Спасибо за угощенье, Нюра… Александр, а Александр, — затряс он Лохмача. — Оболокайся, людям отдыхать надо.
— Давай, давай, Саша, завтра на Кабанье будем пробиваться, — поддержал и Чемакин. — Смотри, чтоб ребята не проспали.
На пороге Нюра остановила Никифора:
— Обожди немного, я сальца тебе отрежу в сенях.
Вскоре с морозным скрипом хлопнула калитка. Забрехал вдогонку Шарик. Нюра посмотрела в окошко. От дома отделились три фигуры.
Одна высокая, поджарая — Никифора. Рядом ступал Лохмач. А чуть позади тукал тросточкой Лаврен Михалев. Всем было идти в одну сторону.
Сборы были суматошными. С раннего утра в доме началось столпотворение. Нюра металась среди мужчин, а они бестолково совались из угла в угол, дожидаясь завтрака. Первыми накормила рыбаков, те тут же ушли на Никифорово подворье собираться на Кабанье. Сами Соломатины ели тоже торопливо, впопыхах, будто не в своем доме, а где-нибудь в районной столовой перед закрытием, когда персонал выпроваживает последних посетителей, а уборщица уже бесцеремонно возит по ногам мокрой шваброй, успевая складывать в ведро винную посуду.
Но Нюра каким-то чудом в общей беготне сумела замесить жидкое тесто и теперь кидала на стол румяные блины.
— Вот хоть блинами накормлю вас последен раз! — Вся она выглядела в это утро решительной и собранной, и Юрий, тыча блином в сметану, с удивлением посматривал на мать, теряясь от этой решительности, не находя ей объяснения.
Афанасий, наоборот, был немного растерян, медлителен, посматривал на остатки самогона в посудине. И Валентин, перехватив этот взгляд, пододвинул зелье отцу.
— Да, я, пожалуй, дерябну, — кивнул Афанасий. — А то что-то не того…
Встали из-за стола молча. Посовались опять из угла в угол, не зная вроде, с чего начать. Юрий попыхивал папироской, — отец с братом не курили — рассматривал, будто в первый раз, застекленные в рамки фотографии, помалкивал.
Наконец Валентин потянулся за шапкой, решительно просунулся в рукава меховой шоферской куртки.
— Так собираться будем! — и надолго ушел разогревать паяльной лампой машину.
Афанасий еще наладил похлебку Шарику: смел со стола корки, крошки, рыбьи головы, отполоснул кружок колбасы, залил все это вчерашним супом, вытряс из тарелки остатки сметаны.
— Шарику — Мухтарику, — хохотнул он. — Ну, давайте, мать… не на похороны же едем. Складывайтесь.
— Да я уж сама, — ответила Нюра. — С курицами управься.
— Управлюсь, управлюсь… Топор наточил. Юрка, может, ты? Пойди, топор в сенях.
Юрий отрицательно замотал головой.