— Ты меня скоро разлюбишь, — сказала она однажды ему, обдав горячим дыханием.
— Никогда, — шептал Витька.
— Ты разлюбишь, когда узнаешь…
— Что? Что узнаю? Не говори так, Галя…
— Ты разлюбишь, когда поймешь, что нравишься другим девушкам. Вот так, мой миленький.
Когда он вспоминал эти короткие минуты в полутемной горнице, ловил себя на мысли, что слова Галины льстят ему, его просыпающейся мужской гордости.
После ухода трактора — он вместе с грузом рыбы отвез и выгнанного из бригады Яремина — назначили звеньевым Витьку. Дело было несложное — гнать норило под водой, но Витька про себя гордился, что Чемакин выбрал его из всей бригады. Бригадир привез ему полученный на складе новый полушубок, а на аванс Лохмач в Еланке купил ему яркий шарф, брюки, теплые ботинки. По вечерам теперь Витька с Лохмачом обряжались вместе.
— Это Нинок выбирала тебе барахлишко, — сказал как-то Сашка многозначительно, — по блату у продавщиц в сельпо… Брючки узкие, как и новые рублики. Не — е, не могу я к ним привыкнуть.
— К брюкам? — спросил Акрам.
— К деньгам. Дунул, плюнул — и нету.
Володя оторвался от книги.
— Там думают, что надо делать, — он поднял палец вверх. — За время истории нашего государства уже был нэп, а это, я понимаю, следующий поворот для нового мощного скачка.
— Сиди ты, силософ, — оборвал Володю Лохмач, — проскакал Нинку. Уж вроде на нос тебе повесили. Скакун.
Володя не вступал в конфликты. Он, как и раньше, «ждал более лучшие времена» хороший, добрый, неумелый Володя.
— Там, там, — затягивал он узел галстука. — Там Никифор заячьи шкурки морозит на чердаке. С тебя бы тоже стянуть брюки да подвесить до лучших времен. Скакун.
Витька слушал тогда эту незлобную перебранку и понимал, что Сашкины слова относятся к нему, к Витьке. Но он держал в своих мыслях то, что не знал ни Лохмач и никто из бригады.
Было это на следующий день после драки с Яреминым. Поздно вечером пришел с рыбзавода трактор, и бригада грузила рыбу на сани. Тракторист заявил, что утром рано должен уехать, и Чемакин объявил аврал. Работали весело. Через час сани накрыли брезентом, и трактор, готовый в путь, заглох до утра. Ужинать все собрались в доме Соломатиных, где пожилые рыбаки хозяйничали теперь сами. Витька от ужина отказался, хотелось спать и просто побыть одному.
Он вспомнил, как это было: он занял Толин бывший «плацкарт» возле ухватов, погасил лампу, оставив крючок на двери открытым.
Опять пахло гужами и конским потом от хомутов, опять продиралась сквозь морозные заросли на окнах луна и остывала протопленная час назад железянка.
Она не вошла, а вбежала с визгом и даже криком: «Отвяжись от меня, черт», — и кинулась в горницу. Этот крик и визг поднял Витьку, и в одном прыжке он был на кухне. В «черте» он узнал приезжего тракториста.
— Ну, чего надо?
— Извини, браток, не знал… Думал, что…
— Извини, ухожу.
«Черт» поспешно хлопнул дверью, на которую Витька набросил крючок.
— Ты, Нина! — удивился он, входя в горницу.
— Я… Ой, перепугалась, — она подошла к окошку, — прилип как банный лист, отбою нет. Боюсь я обратно идти.
— Ничего, посиди здесь, — сказал тогда Витька спокойно. Они промолчали, потом она сказала:
— Хочешь, у меня гостинцы для тебя есть, — и достала сверток из кармана пальто. — Это булочки сдобные и конфеты.
— Вкусно, — поблагодарил Витька, — мама такие же стряпала из сеянки. Давно не ел таких.
— Правда? Тогда я еще привезу. Сама стряпала.
— Вкусно, — уплетал булочки Витька. Ему было легко с девушкой. — Нинок? Почему тебя Нинок зовут?
Не знаю, это все Сашка.
— Лохмач?
— Какой Лохмач?
— А-а! Ты не знаешь, — засмеялся тогда Витька. — Потом он сказал Нинку, чтоб она сняла пальто. Она разделась, села рядом, совсем рядом. А он подумал о том, что здесь все девушки очень уж смелые, и вспомнил Галину. Вспомнил с непонятной для него самого легкостью, без привычного уже грустного чувства.
Нинок приласкалась, легонько дотронулась до Витькиного плеча, и грусть вновь наполнила его всего.