С Нинком вышло иначе. Она отвергла предложенную им роль «маленького», доверчиво кинулась под его защиту, не прося, не требуя от него любви, сама переливая в него доверие и нежность, пробудив в нем еще не любовь, а доброту и благодарность.
— Какие мы ранние, — проговорил Витька задумчиво, дотрагиваясь до щеки Нинка, которая тоже не думала заснуть в эти минуты.
— Не вздыхай, теперь все ранние… А ты все — таки и вправду маленький.
— Я тебе дам — маленькие, — с шутливой угрозой ответил он. — Просто не было никому до меня дела, вот и показалось мне, что все еще бегаю по полянке. Знаешь, я еще в восьмом классе с младшими пацанами в войну играл. Потом, гляжу, уж десятилетку кончаю, парни и девчонки из нашего класса — все взрослые, а я все еще детством брежу.
— Жалеешь, что детство кончилось?
— Нисколечко… Хотя чуть грустно.
— А я жалею, — вздохнула Нинок. — Солнышка много было и ягод.
— А мне запомнился один день из детства, вот все стоит перед глазами, как вчера было. Я помню себя лет с трех — четырех, наверно. Брат меня повел за клубникой в лес. Жара стояла, все кругом высохло, в колеях ни капельки воды, а пить так хочется. Ходили мы несколько часов по лесным полянам, ягод он набрал ведерко, а я все пить прошу. Стукнул он меня раза два для порядка, чтоб не пищал. Потом, помню, заходили тучи, молнии заломало, полило, как из ведра. Брат поволок меня под березы. Большие такие березы, нет теперь таких высоких… По стволам, с веток ручьи бегут. Брат подает мне полную кружку, в которую ягоды собирал: пей, говорит… Смешно! А я так и запомнил детство: жарко, и еще как с берез ручьи текли, и мы насквозь мокрые.
— Счастливый, — пошевелилась рядом Нинок, приникнув щекой к Витькиному плечу. — Светло у тебя все. Рассказывай еще.
— А тебе интересно?
— Говори, говори, учись девушкам зубы заговаривать.
— Какая ты опять… Ладно! Не все светло было… Играли мы в прятки до двух часов ночи с ребятами нашей улицы, а потом шли очередь за хлебом занимать. И никогда не успевали первыми: прибежим, а на крыльце магазина уже кто-нибудь сидит, ногами болтает. Ждем, когда шесть часов подойдет. Продавец мешки на крыльцо выбросит, тут уж мы первыми хватали — и бежать в пекарню за булками. Накладут горячих из печки, кто-нибудь пособит на спину взвалить, тащишь. Зато продавец отпустит без очереди, через головы. А в магазине уже целая война идет: кто первый, кто последний — все перемешалось.
— Тебе здесь нравится? — неожиданно спросила Нинок.
— На печи с тобой? Да.
— Ну, не нахальничай. Я спрашиваю, зачем ты с рыбаками пошел?
— Нравится, в общем-то. Только я города люблю. Я их почти не знаю, но хочется везде побывать. В мореходку хотел поступить, да опоздал…
— Поступишь. Все впереди у тебя.
Нинок вдруг приподнялась порывисто, обхватила Витькину голову ладонями, целовала много и неумело. И в этом порыве было что-то новое в ней, которое открыла она в себе сама и почувствовал Витька, отвечая на ее порыв, и луна, совсем обледенев над вершинами тайги, тяжело и многопудово сходила на покой…
— Тебя никто не будет так целовать, запомни мои слова, откинув спутанные волосы, на выдохе проговорила Нинок. — Обманывать тебя будут…
— Почему же, цыганочка моя?
— Не скажу. А то много 'будешь воображать о себе. Просто ты не знаешь еще меня. Другая я сегодня. И ты другим стал… Помнишь, в школе мы читали: ни одного поцелуя без любви!
— Да я…
— Нет, нет, помолчи, — торопливо перебила Нинок, прикрыв ему губы кончиками пальцев. — Помолчи, а то скажешь неправду, а я не хочу неправду… Знаешь, он обещал приехать ко мне в Еланку, только мне теперь все равно. А тогда я любила его, сразу — с первого взгляда. Поселилась на время экзаменов у одинокой старушки в комнате свободной, а вечером он пришел с работы, жил тоже на квартире… Яблоки за окошком в саду дозревали. Вечера такие теплые, долгие. И он говорил много и интересно… Экзамены я провалила. Возвращаться домой уж сил не было: как родне в глаза смотреть? Ушла потом в общежитие, на стройку… Вот так!
Витька опять настороженно притих, и Нинок, вспорхнув в полумраке ресницами, присмотрелась: не спит ли? Но он не спал. И Нинок подумала, что причинила, наверно, ему боль своей откровенностью, и в этот миг уже пожалела, что рассказала о себе. Она захотела подняться, отодвигаясь от него и отыскивая одежду, матово искрясь незагорелой грудью, но Витька не отпускал.