— А что я буду смотреть, как этот сверчок Олег с поддувалом за мной ходит? Намусорили, видишь ли, страму навезли!
— Дак и правда, сколько пыли от мешков натрясли, пера из подушек! Вот он и стал собирать этой дудкой за нами. Мне дак поглянулось: включил дудку в стену и давай пыль засасывать. С малолетства и приучают к чистоте в городу… Ну и я уж ухамаздалась совсем, опустилась на слободный стул, — выдохнула Нюра. — Слышу, а он тычки с веслами заносит. Отвори, говорит Людмиле, балкон этот, сын велел. Тут она и поднялась коршуном. Чё, неправду я говорю? Поднялась, откуда из нее и полезло. Туды вашу рассуды, корову бы ишо завели в квартеру! Не пущу, говорит, с палками. Да и на Валентина: ты, мол, чё, головой думать или чем? Слышу, забрякали по приступкам обратно. В подвал тычки-то убрали? — обернулась она к Афанасию.
— На чердак мы их потом подняли, на подызбицу, — улыбнулся впервые за вечер хозяин.
— Тебе смешно теперь. А там-то чё кипятился?
Не выдержала теперь Матрена:
— Дивлюсь я на вас. Стары люди, а поддались, будто маленькие. Да я бы их в оборот обоих взяла, живо вы шелковыми стали. Шутка ли дело — ростили, ростили, надсаждались, а оне вон чё устаканивают? Валентин-то заступиться не мог?
— Заступился, — махнул рукой Афанасий, — да она, коза безрогая, над ним верх берет. Туды не ступи, там не присядь. А он уж привык на нее робить, сутками покою не знает… Да бог с ними, дело ихнее! К вину мы его не приучали. А все где-то промашка получилась.
Никифор помалкивает, только удивленно головой трясет. Высокая его фигура совсем переломилась, сползла со скамейки на пол. На полу удобней, не так печет от плиты.
— На другой день зашшолкнули меня на ключ, и осталась я во всем дому одинешенька, — продолжила Нюра. — На работу оне — рано свились. Олег в школу умотал тоже. Поревела, поревела, пошла в куть. Вроде чё-то поклевала из кастрюльки, но так для блезиру. Сичас бы, думаю, топталась у своего шестка! Зорьку стельную вспомнила, как она кидалась навстречу, и уж никакая пишша на ум не пошла.
— На месте Зорька, завтра заберете.
Нюра кивнула на эти слова, продолжая дальше:
— Заявился внучек из школы. «Чё, — говорит, — бабушка, невеселая?» — «Ничё, — говорю, — веселая я, сходил бы за дедушкой, он у дяди Юры ночует, самая не найду…» Вечером опять сошлись гамузом. Давай обсуждать, каким нам занятьем занятца.
Терпенья-то нет сидеть, не калеки! Валентин говорит: отдыхайте пока, потом придумаем, найду отцу занятье, да и в Нефедовку, мол, через пару недель надо съездить, можа, кто дом подсмотрел. Афанасий заключил по-своему: с домом, мол, не торопи нас… Ну, вроде ничё, посидели, чаю попили. Правда, сноха все козыритца, много не разговаривает. Отойдет, думаю. И все бы ничё, да уж в потемках с чемоданом племянник мой Вася зашел. Из Тобольска приехал на каки-то курсы уст — раиватца. Я, говорит, поставлю вещи у вяс, через два дня заберу. Поставь, отвечаю. Тут снохе опять не поглянись: мало наташшили всяких ремков да ишо несут. Я опять в рев. А как, думаю, младший наш Степан из армии придет, ему куды? По чужим углам скитатца? Нет, говорю, вон ему, Афанасию, домой нам надо…
— Сообразила живо! — сказал хозяин.
— Как тут не сообразишь, — поддержал Никифор. — Хоть до ково доведись!
— Ох, матушка, Нюра, не совестно нам — взяли вас в оборот с дороги! Не ужинали, наверное… Может, мне за молоком сбегать?
— Сиди, Матрена, — поднялся тут хозяин. — Дома-то кто есть?
— Галина. Кому еще быть!
— Схожу я. Да к Батракову постучусь. Подпилков ему в скобяном купил, а то все стонал: подпилки, нечем лопату наточить.
— Не терпится? Мог бы утром.
Афанасий быстро вышел. Ему действительно не терпелось увидеть Батракова: пусть, мол, бабы повздыхают без него, на то они и бабы!
— …На третьи сутки Ольга за мной пришла, сноха младшая. Пошто, сказала, мама, к нам не идешь в гости? Повела меня к себе. Хорошо посидели, без сына, правда, наговорились с ней вдоволь. Я дак соснула после спокойно на раскладной койке. После обеда поташшила меня по городу, в магазины завела, в чайной супом покормила, потом в один старинный дом поднялись. Всего там насобирано — черепки посудные, ножики, которыми стары люди воевали. Лось прямо как живой, застекленный стоит середь помешшения. Гляжу это — изба деревенская в стене наряжена, вроде как у наших ково. И чучела человеческие. Двое чучел: старик и старушонка… Чё только не придумают люди! На второй етаж уж и сил не хватило поднятца, опустилась на приступки. Веди, говорю, Оля, домой меня, уцимкалась я совсем.