…В цилиндрическом кабинете с обитыми тисненой кожей стенками сидели двое.
Старик с седыми волосами ежиком и высоко поднятыми широкими плечами пристально смотрел на своего собеседника — полного человека лет за пятьдесят, с несколько черствым лицом, казавшимся усталым из-за темных кругов под глазами. Человек сидел в кресле, откинувшись на спинку, скрестив руки на груди.
В репродукторе слышались раскаты «ура».
— Ну, Степан, поздравляю тебя, — сказал старик Седых. — Честь великая — заварить последний шов! Рабочий класс тебя выбрал, автором Арктического моста назвал всенародно. Поздравляю! — И он протянул руку.
Степан Григорьевич даже не взглянул в сторону старика. Он продолжал сидеть, слегка раскачиваясь во вращающемся кресле. Не дождавшись протянутой руки, Иван Семенович первый пожал руку Корневу.
— И чудной ты все-таки, Степан Григорьевич! — продолжал Седых поднимаясь. Был он теперь уже не такого высокого роста, как прежде. Плечи его оказались на одном уровне с опущенной головой. — Чудной ты, я говорю. Столько лет на тебя смотрю и никак не пойму, что ты там внутри чувствуешь.
Степан Григорьевич вдруг резко повернулся вместе с креслом:
— Хочешь знать, Иван Семенович, что чувствую? Хочешь знать? Скажу тебе: всю жизнь свою я работал и молчал именно для этой минуты. — И он встал, выпрямившись во весь свой рост, потянувшись так, что хрустнули кости, улыбнулся совсем неожиданной для его сурового лица улыбкой; глаза его смотрели куда-то сквозь стенку. — Именно для этой минуты! — повторил он и с силой тряхнул кресло, на котором до этого сидел.
— Ого! — крякнул Иван Семенович. — А внутри-то у тебя, оказывается, магма расплавленная! Снаружи только подморожено…
Степан Григорьевич ничего не ответил. Он снова углубился в себя, будто и не говорил только что о своем заветном…
— И я тоже, товарищи, как и вы, считаю, — слышалось из репродуктора: — надо предпоследний шов варить нашему лучшему туннельному комбайнеру — Смирнову Николаю. Варить этот предпоследний шов он должен как бы по доверенности… по доверенности своей супруги Нины Смирновой, которая, значит, всегда его на комбайне ихнем все-таки побивала, и, не будь у них сейчас прибавления семейства, непременно бы ей этот предпоследний шов варить!
Дружный смех потряс своды подводного дока.
Колю Смирнова окружили товарищи.
— Коля, поздравляю, поздравляю! Смирнище чертов! Вот заслужил так заслужил!
— Коля! У тебя кто же, сын или дочь?
— Сын, сын! — Коля крутил свой тонкий ус.
Через окружавшую Колю толпу протиснулось несколько рабочих.
— Колька, будь другом, на, возьми!
— Что это?
— Ну, что да что… Не видишь? Электрод.
— Какой электрод?
— Мой электрод. На память хочу оставить. Мой, понимаешь? Пусть в предпоследнем шве хоть мой электрод будет.
— Товарищ Смирнов, к вам просьба! Возьмите мое синее стекло. Обязательно с ним варите! Я его потом у себя в столовой на стене повешу, внукам закажу его беречь. Возьмете?
— Николай Арсентьевич! Вот рукавицами моими прошу воспользоваться. Потом отдадите, когда предпоследний шов заварите.
Довольный, радостный, Коля покрутил ус и решил обратиться с речью к окружавшим его товарищам, которых он знал уже несколько лет по совместной работе в туннеле.
— В-в-вот… ч-ч-чт-что… — начал он вдруг и, к величайшему своему изумлению, понял, что заикается.
— Колька! Ты что это? Никак, заикой стал?
— Д-д-д-д-д-д… н-н-н-нет же! — попробовал возмутиться Коля, густо покраснел, махнул рукой. — Вы уж меня простите, товарищи, — вдруг выпалил он, — свой шов я на нашем туннельном комбайне заварю… А вот последний шов… устройство не позволяет, придется вручную.
И он стал проталкиваться к боковому проходу. Увидев идущих ему навстречу руководителей строительства, Коля смутился еще больше, прижался к стене.
— Ты куда? — зарычал на него с напускной свирепостью Иван Семенович Седых. — Ты что же это, забыл, что перед последним предпоследний шов бывает? А ну-ка, марш назад! Сейчас соединение доков произойдет.
— Я… я сейчас, — пролепетал Коля. — Мне бы Нинке телеграмму послать, что шов за нее варить буду…
— А-а! — протянул понимающе Иван Семенович. — Ну беги. Хотя постой… Мальчишку-то как назвали?
— Андреем!
— Ах, Андреем…
Степан Григорьевич, который прошел вперед, резко остановился, услышав последние слова, и обернулся. Лицо его было, как всегда, спокойно.
— А второго, когда родится, Суреном назову, — добавил Коля.
— Пойдемте, Иван Семенович, мы задерживаемся, — заметил Корнев.