- Вот видите, сколько нужно сделать, мистер Мор…
- О, мой милый друг, впереди еще много борьбы, борьбы за лучшую участь американцев.
- Желаю удачи, мистер Мор.
- Мистер Игнэс заедет за вами хотя бы вот сюда, чтобы не дразнить парней из газетных трестов.
В час, когда в офисе кончилась работа и в Сенате не было заседания, которое, как известно, не ограничивается временем, ибо нельзя прервать выступающего сенатора, о чем бы и сколько времени он ни говорил, даже если он попросту стремится сорвать этим обсуждение законопроекта, - в этот уже свободный час сенатор Майкл Никсон вышел из своего офиса и вскоре был напротив здания Верховного Суда.
Мистер Боб Игнэс уже ждал его в своем великолепном «Крейслере», огромном, словно плывущем по мостовой, широком, как удобная лодка.
- Хэлло, мистер сенатор! Мечтаю выпить с вами коктейль трех чертей. У меня дома есть эта дьявольская смесь.
- Хэлло, мистер Игнэс! Говорят, смесь соляной и серной кислоты называется по-русски «царской водкой».
- Садитесь, прошу вас. Царской водкой вас мечтают угостить менее проницательные бизнесмены. Я хотел бы с вами просто поболтать.
Боб Игнэс был худой и лощеный джентльмен лет за пятьдесят, с бритым умным лицом, редеющими, гладко зачесанными волосами и светлыми, проницательными глазами.
Автомашина быстро мчалась по улице, Догоняя впереди идущий автомобиль, который оказался полицейским.
Мистер Игнэс притормозил.
- Пусть лучше эти господа проедут, - сказал он вполголоса. - Терпеть не могу с ними встречаться.
Молодой сенатор расхохотался. Игнэс подмигнул ему:
- Все фирмы отказались страховать мой автомобиль. Они терпят на мне убытки. Им ведь нет дела, что из штрафов, которые я заплатил по милости едущих впереди господ, можно составить целое состояние.
Полицейская машина свернула за угол, и тогда мистер Игнэс показал, почему ему приходится платить много штрафов. «Крейслер» летел по средней черте улицы, отпугивая все машины, приводя в ужас пешеходов.
- Прошу извинить, Майк, - переходя на фамильярный тон, всегда знаменующий в Америке установление деловых отношений, сказал мистер Игнэс, - я везу вас в свою местную хижину. Я снимаю небольшую квартирку в одном доме, где могу останавливаться, приезжая в Вашингтон. С отелями всегда возня, телеграммы, заказы… Бывают дни, когда в Вашингтоне толчется слишком много народу. Так что прошу извинить меня за мой вигвам.
Через минуту машина остановилась около фешенебельного дома на самой аристократической улице Вашингтона. Один этаж этого дома и снимал мистер Игнэс.
В подъезде, перед запертой дверью, мистер Игнэс нажал кнопку, после чего из стены раздался женский голос:
- Хэлло, кто там?
- Это я, дорогая, с гостем, - ответил стене миллионер.
- Сейчас, мой мальчик! - воскликнул женский голос и за дверью что-то щелкнуло. - Пожалуйста, проходите.
Игнэс распахнул дверь, за которой никого не оказалось.
Гость и хозяин поднялись по ковровой лестнице во второй этаж. В раскрытой двери квартиры их ожидала стройная, но уже чуть поблекшая дама, дорого и со вкусом одетая.
- Как это мило! Я так рада вам, мистер сенатор, - и она протянула руку Майклу.
Тот низко поклонился.
- Ну вот наше небольшое гнездышко, - сказал мистер Игнэс.
Хозяйка провела Майкла в просторную комнату, в которой было на редкость мало мебели, но дорогой и удобной. В гнездышке Игнэса, как прикинул Майкл, было не меньше 250 квадратных метров.
- О, сэр! Вы были в России! - говорила хозяйка. - Это моя родина. Я учу Боба русскому языку.
- Я только плавал около ее берегов и неожиданно попал в СССР, ответил Майкл.
- Как бы я хотела хоть взглянуть на эти берега! Боб обещает взять меня с собой, когда в следующий раз поедет в Москву.
- В следующий раз, в следующий раз! - отмахнулся мистер Игнэс и провел гостя в кабинет. - Вы видите, здесь еще все не устроено. Приобрел несколько картин русских художников. Хочу выдержать стиль… не пускаю сюда крикливую западную мазню.
- Это желание вашей супруги?
- О нет! Я с нею лишь вспоминаю русский язык, который был языком моего детства.
- Неужели? - удивился Майкл.
- Моя мать, голландка, была замужем за русским Игнатовым. Увы, они разошлись, когда мне было четыре года. Отец оставил меня у себя, мать вернулась в Голландию. И Боря Игнатов, представьте это себе, жил в Москве. Но отец умер во время русской революции, мать обратилась к советскому правительству с просьбой отправить меня к ней… И вот я считался голландцем, но всегда говорил о голландцах «они»… Затем - умноженное наследство, наконец, Америка, и я стал американцем и миллионером, вместо того чтобы стать марксистом.