Он как в зеркале увидел свое тайное лицо во время одной встречи на холмах возле Солсбери, куда он приехал, чтобы навестить Мэйми Эйлуорд. Там он прошелся до Фигсберийских колец – относящегося к каменному веку круглого каменного сооружения, в центре которого росло кривое дерево. Он бывал здесь и раньше, ни разу не встречая ни одной живой души. Но в тот день там сидел юноша-пастух, курящий трубку, окутанный кристаллически-прозрачной тишиной. Когда Морган пристроился рядом, юноша невозмутимо, словно его совсем не заботило присутствие постороннего человека, предложил ему сделать затяжку. Мгновение Морган держал трубку в руке, ощущая жар тлеющего табака, а потом вложил ее в обветренную руку пастуха. Он подумал, что должен чем-то отплатить за любезный жест, но, когда протянул шестипенсовик, юноша отрицательно покачал головой.
Они поговорили – Морган не помнил о чем; однако самое большое впечатление, вынесенное им из этого разговора, состояло в том, что пастух ни разу не назвал его «сэр», а обращался просто по имени. И только тогда, когда юноша встал, Морган обнаружил, что юноша страдает ярко выраженной косолапостью.
Этот разговор, равно как и место, где он произошел, долго еще сохранялись в памяти Моргана; воспоминания о них пульсировали в его сознании как две концентрических волны, расходящихся вовне из некоего древнего центра. Ничего существенного не произошло, но что-то все же изменилось. Юноша был вполне реален, но одновременно казался чем-то вроде призрака. Его породила и взрастила Англия. Морган перенес пастуха в книгу – его грубоватую искренность, даже его трубку, а также пейзаж, от которого тот был неотделим.
Но косолапости Морган его лишил и передал ее кому-то другому. Дело было даже не в ноге – подумаешь, обычный физический недостаток. Да, эти ноги он отдал самому себе и ввел себя в другую жизнь, в которой был женат, хотя и не обязан был этого делать. Там находились и Апостолы, и Хом, и пригороды, которые держали его в своих бескровных объятиях. Все там было перемешано, зашифровано и скрыто от посторонних глаз – слишком много противоположностей, сплетенных в клубок, который он был не в состоянии распутать. Но потом ему все это понравилось – то есть отсутствие четкого решения. Потому что это было правдой.
Масуд писал ему: «Пройдут века, и годы обратятся в две тысячи столетий, и ты не услышишь моего слова, но ты не должен думать, что моя неизмеримая к тебе привязанность, моя истинная любовь и самое искреннее восхищение, которое я чувствую, когда думаю о тебе, уменьшились хоть на йоту…» Привязанность. Любовь. Восхищение. Голова Моргана шла кругом. Но постепенно он отвлекся и стал думать более рационально. Он вспомнил прочие письма, которые писал ему Масуд, их возвышенный, горячий стиль. Через Масуда он познакомился с другими индийцами, и, каким бы беглым ни было это знакомство, Морган смог разглядеть, что они все говорили и писали так же, как Масуд. Несколькими неделями раньше его новый знакомый, индиец, совершенно искренне заявил, что Морган – его лучший на свете друг. И индиец не лукавил. Для них слова значили совсем не то, что они значили для англичан. Язык здесь являлся чем-то большим, чем был на самом деле.
Но, несмотря на понимание этого, Морган не мог не отвечать в том же духе. Выражения нежности и обожания включили какой-то механизм. И он понял, что с ним происходит. Медленно, но верно Масуд занимал место в его сердце.
К тому времени Хом уже был женат, хотя и не на Каролине Грэйвсон. Ту помолвку он разорвал почти сразу, после чего пережил нервный срыв, породивший период внутренней темноты и едва не приведший к крайностям. Морган много времени провел рядом с ним, ведя успокоительные разговоры, и Хом после говорил разным людям, что вернулся к жизни только благодаря Моргану. Затем ему стало лучше; Хому предложили работу в Манчестерском университете, и, после того как он переехал, он встретил ту, что стала его женой. Это был не разрыв; хоть и однобокие, но отношения между ним и Хомом сохранились. Однако Морган чувствовал, что жена Хома, к которой он относился с холодной вежливостью, отдаляет их друг от друга.