Но Мэйми книжка понравилась.
И не только Мэйми. Рецензии были восторженными, а отзывы членов его ближайшего окружения – теплыми и сердечными. Наверное, он создал шедевр. О нем много говорили, с ним тоже много говорили, и все в непривычной манере, которая не всегда ему нравилась. Время от времени звучало брошенное вскользь словечко «великий».
Слава – это пламя, которое вскоре становится слишком горячим, и Морган чувствовал, как вблизи призрачного жаркого пламени пот начинает струиться градом по его лицу. К его опасливому недоумению, некоторые люди принялись воспринимать его всерьез. Он почувствовал, как посредством приглашений и косвенных контактов его начинает втягивать в себя литературный свет. Морган сопротивлялся. Там он чувствовал себя неуютно. Туда он мог приходить только в качестве просителя. Он выработал технику, с помощью которой успешно справлялся с похвалами, расточаемыми в его адрес, – стоял, уставившись в пол все то время, пока ему курили фимиам. Пропускал мимо ушей славословия, но изображал саму скромность, пронзая взглядом землю вплоть до Новой Зеландии по ту сторону земного шара. Если практиковать это достаточно усердно, то со славой можно и примириться.
Единственным плюсом поднятой шумихи было то, что мать гневалась уже не так сильно. Лили дала понять, что ее утомляет литературная слава сына, но когда удостоверилась, что позора и унижения от его выходки не воспоследует, то замкнулась в недовольном смирении. Ее сын так и не научился жить как все порядочные люди, однако ему удалось достичь успеха с помощью ужимок. А то, что на нее падал отраженный свет его известности, ей в целом было даже приятно.
Пришло восторженное письмо Хома. А потом, в тот же месяц, когда книга вышла из печати, он сам приехал в Уэйбридж с визитом. Успех заставил саму кожу Моргана сиять: он чувствовал юношескую уверенность в себе и видел, что Хом находит его привлекательным. Однажды днем, когда мать вместе с Рут и Агнес ушли из дома, молодые люди вдвоем пили в гостиной чай. Хом вновь заговорил о том, насколько ему понравилась книга. После ее прочтения Морган стал ему еще ближе, сказал он.
Насколько ближе, стало ясно чуть позже, когда Хом оставил свою чашку и взялся за хозяина. Некоторое время они катались по дивану, а потом каким-то образом очутились на полу. В первый раз Хом поцеловал его, причем не один, а множество раз, и запустил свой язык Моргану в рот. Эта влажная близость была чрезвычайно возбуждающей, тем более что друзья не виделись целый год. И тем не менее единственное, о чем подумал Морган в эту минуту, так это о том, что Хом научился этому трюку у своей жены.
Послышались шаги Лили, вернувшейся с визитов. Друзья разомкнули объятия и вновь уселись на диване. Ошеломленный, Морган пил свой остывший чай. Он думал о своих сложных отношениях с другом, о том, как много ему было обещано и как мало он получил. Хом, успевший уже стать отцом близнецов, был весь в семье. Недавно он получил место профессора в Белфасте и собирался туда переезжать. Правда, жена его, Кристабель, отказалась ехать с ним, и его знакомые не без основания подозревали ее в том, что она была плохой матерью своим детям.
По известной только ему одному причине Морган решил заговорить об этом.
– То, что она не едет с тобой, никуда не годится, – проговорил он. – Я намереваюсь поговорить с ней.
– Силой же ее не заставишь! – покачал головой Хом. – Прошу тебя, не связывайся. Ты только восстановишь ее против себя.
– Она уже против меня.
– Морган, это не так. Ты ей очень нравишься. Начнешь с ней говорить, все испортишь. Умоляю тебя именем всего, что между нами было…
Образованный, Морган смягчился.
– Конечно, это твоя забота, – проговорил он. – Но вряд ли можно позволять женщине настолько усложнять твою жизнь. Если бы я был на ее месте, я поехал бы с тобой в Белфаст уже завтра.
– Я надеюсь, – сказал Хом, – что ты часто будешь меня навещать.
– И я надеюсь.
В конце концов их встреча закончилась радостно. Морган еще не знал, что они с Хомом таким образом касались друг друга в последний раз. Из той встречи он вынес теплое печальное чувство, похожее на угасающее сияние выгорающего костра. И это же чувство пребывало с ним назавтра, когда он пошел с Масудом в оперу.