Байрон обернулся ко мне:
— Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.
— Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?
— Я знаю, что это такое, Анита, — когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.
— И эта твоя демонстрация — просто от доброты сердца. — Я голосом показала, как мало я в это верю.
— Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.
— Не совсем уверена, что понимаю сейчас.
— Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?
Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?
— Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.
— Правда? — спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.
Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?
Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?
Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить — просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.
— Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.
— О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?
— Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.
Настала его очередь хмуриться.
— Ее не так-то просто увлечь, — сказал Реквием.
— Она любит, когда двое мужчин сразу.
— Не любые двое мужчин, — возразил Реквием. — Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.
— Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.
— Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище — мы с Натэниелом — как-то на тебя подействует.
— Подействовало. Оно меня озадачило.
Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.
— Озадачить — такой цели я перед собой не ставил.
Я пожала плечами:
— Ну, извини.
Он покачал головой:
— Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.
— Как и я на тебя.
Он снова засмеялся:
— А секс был прекрасный.
— Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.
Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.
— Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.
Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе — обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.
На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу — это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.