С учебой Костя справлялся играючи, дома бывал редко, пропадая в театре, и родители упрекали его, что он, хоть и не уехал, внимания им совсем не уделяет. Костя просил прощения, говорил, что старается ради них – чтобы могли гордиться сыном. В действительности он не отказался от мечты прославиться как режиссер, просто избрал для этого другой путь – медленный, окольный. Химиком, каким-нибудь завлабораторией он становиться точно не собирался, это не для него.
Правда, вняв родительским упрекам, постановил для себя, что вечер пятницы и семейный ужин – это святое, и он обязательно должен там присутствовать. На этот вечер не назначалось никаких дел, никаких репетиций и встреч. Все рассаживались за столом, степенно беседовали, не перебивая друг друга. Иногда приходили гости, один-два человека.
Как-то явилась Ника Седых – та самая дочка учительницы Татьяны Викторовны, толстая и в очках, – пришла по каким-то своим учебным делам. Ярослава Афанасьевна из вежливости предложила поужинать с ними, а та не отказалась, села, нервно затеребила руками край скатерти. Костя на нее не смотрел, обращался только к родителям.
Спустя несколько дней Седых опять напомнила о себе: подкараулила его на лестнице, когда Костя бежал с утра в университет.
– Извини, – позвала его, заикаясь, – можно тебя спросить?
Костя притормозил, смерил ее взглядом:
– А?
– Я узнать хотела, – заторопилась Седых, часто моргая за стеклами очков, – можно к тебе прийти в театр?
– Билеты в кассе, – автоматически ответил Костя, – приходи, если охота.
– Нет, я имела в виду… – Седых запнулась, – играть у тебя.
– Не получится, – ухмыльнулся Костя, – у нас студенческий театр. В школе играй.
– В школе кружок закрылся, – вздохнула Седых, и Костя вспомнил, что мама действительно о чем-то таком говорила, просто он не прислушивался. С его выпуском школьная труппа, лишившись руководителя, просуществовала буквально пару месяцев и разбрелась.
Косте стало жалко Седых, такой несчастной она выглядела в своей нелепой юбке из вареной джинсы и китайском пуховике сверху – чучело, иначе и не скажешь.
– Я все равно не смогу тебя взять, – сказал он, – но, если очень хочется, приходи на репетицию, посмотришь.
– А когда? – обрадовалась Седых.
– Ну на недельке как-нибудь. Ладно, я спешу. Пока!
Костя побежал вниз, оставив Седых топтаться на лестничной клетке. Он и не вспомнил бы о приглашении, не заявись Седых в театр, когда ее никто не ждал. Они репетировали новую Сережкину пьесу, бурно спорили, что-то доказывали друг другу, и тут Костин взгляд упал на дальние ряды, тонувшие в полумраке: там возникла странная фигура, похожая на стог сена. Стог пошевелился, встал, пошел к ним, и оказалось, что это Седых, которая зачем-то распустила волосы, хотя обычно заплетала их в косу.
Костя, разгоряченный перепалкой со сценаристом, вместо приветствия рявкнул в ее сторону:
– Ты что тут делаешь?
Седых замерла в проходе, не зная, что отвечать.
– Кто тебя пропустил, – горячился Костя, – почему на вахте не следят?
Седых втянула голову в плечи:
– Я сказала, ты меня пригласил.
Сережка Резник бросил на Костю удивленный взгляд – они, оказывается, знакомы? Косте пришлось объяснить:
– Это из маминого класса. Седых, театром увлекается.
Она, слегка приободрившись, вступила в раз говор:
– Я Фаншетту играла в «Женитьбе Фигаро».
– В школе у нас, – добавил Костя. Воспоминания, связанные с «Женитьбой», не были для Кости приятными, и он быстро их отогнал. – Все равно, нечего тебе тут делать. Поздно уже, иди домой давай. Придешь, когда будет спектакль.
У Седых выступили на глазах слезы, Сережка это увидел, и недовольно нахмурил брови:
– Да ладно, пусть посидит. Тебе жалко, что ли?
Кто-то из актеров позвал со сцены:
– Костя! Мы репетировать-то будем? Сколько можно, а?
– Подождете, не развалитесь, – рявкнул Костя в ответ. Потом повернулся к Седых:
– Ладно, но чтобы это было в первый и последний раз.
Она торопливо кивнула, спряталась в темноте на задних рядах.
Расходились поздно, ближе к полуночи. Костя зажег верхний свет, чтобы проверить, не забыл ли в зале чего, и обнаружил, что Седых спит, привалившись головой к колонне.
– Подъем! – крикнул он бесцеремонно, но Седых не просыпалась. Пришлось подойти и потрясти ее за плечо. Она вздрогнула, распахнула глаза.