Постепенно жизнь выправилась, магазины более-менее наполнились. Талоны канули в прошлое, скудость сменилась подобием изобилия. Возвращаясь домой из школы, до которой теперь приходилось добираться сначала на трамвае, а потом на автобусе, Ника покупала турецкие шоколадные батончики и съедала их, пока не пришли бабушка и мама. Больше всего она любила усесться в кресло под торшером, читать и что-нибудь грызть: сухарики, чипсы или жареный арахис.
Летом, когда Ника переходила в пятый класс, на семейном совете было принято решение: они с мамой переведутся в другую школу, поближе к бабушкиному дому. Тамошняя директриса была бабушкиной соседкой и жила в одном с ними подъезде, на пятом этаже. Ее сына, Костю, Ника часто встречала по утрам: он сбегал по лестнице, чтобы не дожидаться лифта, никогда, конечно, с Никой не здоровался и оставлял за собой легкий шлейф домашних ароматов – стирального порошка, свежей выпечки и кофе.
При виде Косте у Ники замирало сердце. Взрослый – старше ее на два класса, – черноглазый и черноволосый, очень сдержанный, Костя казался ей героем из книг Ремарка, которые она тогда открыла для себя и подпала под их очарование. Костю легко было представить в шляпе и летнем плаще, выпивающим в кафе где-нибудь в Париже или Лиссабоне.
Ника знала, что в школу он выходит ровно в восемь двадцать, и, топчась в прихожей, ждала, когда на лестнице послышатся его шаги. Всю дорогу до школы Костя маячил в десятке метров перед ней; у Ники в голове между ними происходили диалоги, вполне в ремарковском духе. Костя говорил:
– Зима наводит на меня тоску. В такое время хочется укрыться в тепле и покое, но я вынужден слоняться на ледяном ветру. Я готов терпеть что-нибудь одно: холод или одиночество. Но вместе они невыносимы.
Ника отвечала:
– Есть вещи, которые нам неподвластны. С рождения и до смерти каждый из нас одинок. Но с холодом еще можно совладать. Идемте, я угощу вас рюмкой кальвадоса. Или вы предпочитаете русскую водку?
Но тут под ноги попадался камень или ледышка, Ника спотыкалась и выныривала из фантазии обратно к темноте, морозу и еле-еле начинающемуся утру. Впереди маячили ворота школы, Костя исчезал за ними, как мираж за горизонтом. Ника переобувалась в раздевалке и топала в класс, отвратительно вонявший мелом и грязными тряпками.
Единственной отдушиной для нее были уроки английского: там Ника блистала. Ей даже не приходилось зубрить и сидеть за учебниками, английский прилипал к ней сам. Вторым языком она выбрала немецкий, и с ним тоже не было проблем. Ника уже решила, что хочет стать переводчиком, сообщила об этом бабушке и маме. В целом они ее выбор одобрили, но бабушка ворчливо заметила, что Ника так и просидит всю жизнь за столом, таращась в книги. А ведь зрение и без того минус три!
Это была правда: чтение под торшером с одной сорокаваттной лампочкой привело к тому, что Нике выписали очки. Никто из родни близорукостью не страдал, и оправдаться генетикой не получилось; Ника чувствовала себя виноватой за то, что растет такая нескладная.
Кроме иностранных языков, к ней прилипал еще и лишний вес: сказывались шоколадки и чипсы, которыми она заедала Драйзера с Фицджеральдом. Приличной одежды на подростка и без того было не сыскать, а уж с ее размером и подавно. Мама садилась за швейную машинку и укорачивала для Ники взрослые юбки. На бабушкин завод приходила из Америки гуманитарная помощь, а точнее, секонд-хенд, в больших полиэтиленовых тюках. Как главный инженер, Елена Алексеевна получала к ней доступ одной из первых, и среди чужих поношенных вещей откапывала для внучки шерстяные кофты, синтетические блузки, а один раз даже купальник, который Ника надевала потом на даче, когда никто не видит, чтобы позагорать.
Вечной маминой присказкой стало: «Сколько можно сидеть дома, сходила бы погулять!» Ника, может, и пошла бы, но с кем? Подруг она не завела, одной гулять скучно, да и страшновато – привяжутся мальчишки, будут дразнить. У нее уже начала расти грудь, и хулиганы посмелее подкарауливали ее во дворе за аркой, нападали и пробовали тискать. Ника от стеснения горбила спину, ходила, низко наклонив голову. Очки соскальзывали и висели, как у старушки, на кончике носа.
Из этого же источника – американской гуманитарки, – у Ники появились две вещи, которые ей более-менее шли: белый свитер из модной ангорки и красная юбка колоколом. Их она надевала, когда отправлялась на «огонек», который в классе устраивали под конец каждой четверти. Сначала на «огоньках» поздравляли именинников и пили чай, а потом включали CD-плеер, и начинались танцы. Другие девчонки плясали и кокетничали напропалую, но Ника, робея, предпочитала сидеть в углу. Несколько раз пыталась встать, тоже выйти в круг, но за спиной начинались смешки, она краснела и сбегала в туалет.