– Спасибо.
Официант развернулся, пошел к барной стойке. Костя, собираясь с мыслями, покрутил на пальце кольцо.
– Извини. Надо было подготовиться, – пробормотал он.
– Отрепетировать? – усмехнулась Вера, и он поморщился, как от боли.
– Мне очень неловко, что я тебя не узнал. Ты невероятно изменилась. Стала красавицей… настоящей… Но дело не в этом.
Вера молча подняла на него глаза, смерила взглядом.
– Ты мне помогла, когда бросили все остальные. Но я хочу знать, как все произошло на самом деле. Ты ведь сразу знала, кто я такой, да? И что со мной случилось?
– Знала, – услышала Вера свой голос. – Следила за прессой.
– И специально познакомила с Мейером?
– Скажем, способствовала встрече.
– Но почему? Зачем тебе это понадобилось? Я ведь обидел тебя тогда… в детстве. Не ответил на письмо…
– Я даже знаю, что ты его выбросил, – сказала Вера бесстрастно. – Нашла потом во дворе.
Костя зажмурил глаза, прикрыл их рукой:
– Кошмар! Прости, ради бога…
– Перестань извиняться! Считай, мне захотелось тебе помочь, по старой памяти. Тем более это было нетрудно.
– А все остальное?
Он пристально смотрел ей в лицо, черные глаза, не мигая, впились в Веру.
– Под остальным ты имеешь в виду, я полагаю, наши романтические каникулы? Не бери в голову. – Вера постаралась придать голосу легкость. – Так, захотелось вспомнить прошлое.
Костя вздрогнул:
– То есть для тебя это было просто развлечение?
– Ты же не ждал, что я буду любить тебя вечно!
– В том письме так и говорилось…
Вера склонила голову набок:
– Надо же, запомнил! Ну, выходит, я тебя обманула.
Костя сделал знак официанту, и тот подскочил к их столу.
– Виски с содовой мне принесите. Двойной.
– Вам? – официант повернулся к Вере.
– Ничего не нужно.
Виски появился почти мгновенно, Костя отпил большой глоток. Заговорил, морщась:
– Представляю, как ты надо мной потешалась… Дурак, дальше собственного носа не видит. Мнит себя звездой, а самого подставили, как лоха. И поделом! Захотелось похвастаться передо мной своей красивой жизнью?
– Я не буду разговаривать в таком тоне.
– Ладно, прости. Объясни только, зачем ты повезла меня с собой? Нос утереть в отместку за былые прегрешения?
– Какие? Что ты меня не любил? Так я тебя не обвиняю. Я и сама себя не любила, если уж честно. И прекрасно понимала, почему ты ко мне равно душен. На два года младше, страшненькая, в очках.
– Ты не была страшненькая, – вставил Костя, снова прикладываясь к виски. – Просто нелепая немного.
– Немного? Не смеши! Всех боялась, всего стеснялась. Ела и ругала себя, ела и ругала. Поэтому я тебе даже благодарна.
– Благодарна? – Костя опешил. – Мне? За что?
– Ну как же! Если бы ты не выбросил то письмо, если бы не поступил со мной так мерзко, у меня не хватило бы сил измениться. Тащилась бы по жизни, с грехом пополам.
Вера выпрямила спину, положила руки на подлокотники кресла. Волосы блестящим шелком обрамляли ее лицо, серые глаза сверкали.
– А так я почувствовала, что ниже падать мне некуда. Если не хочу и дальше себя ненавидеть, надо что-то делать.
– И с чего ты начала?
– С имени.
Глава 10
Общежитие иняза находилось на Маросейке, в Петроверигском переулке. Громоздкое здание сталинской постройки в четыре этажа встречало абитуриентов, недружелюбно таращась на них гигантскими окнами в частых переплетах, которые делили пыльные стекла на квадраты. Часть стекол была выбита, пустые проемы заколотили фанерой. Гулкая лестница пропахла кошками, которых прикармливали вахтерши. Веру поселили в комнату на четверых, остальные три приехали раньше и заняли места поудобнее – у окна. Ей досталась койка возле двери, тумбочка на кривых ножках и половина полуразвалившегося древнего шкафа. При виде этого убожества иллюзии насчет Москвы и беззаботной студенческой жизни у Веры начали таять, как мороженое на жаре.
В общей кухне стояли закопченные газовые плиты и холодильник со сломанной дверцей, которую надо было припирать табуреткой, чтобы она самовольно не открывалась. Туалеты отвратительно пахли, забросанные обрывками газет; в душах плитку – ту, что еще не откололась, – покрывали ржавые потеки. Тараканы никого не удивляли, и на них не обращали внимания; Вера не удивилась бы, увидев и крыс, и мышей, но тех, видимо, ловили кошки – отрабатывали корм.
Панцирные сетки кроватей при малейшем шевелении издавали горестные стоны, будя соседок по комнате. Две из них не сдали экзамены и уехали по домам, а третья, Лиза, осталась, поступив на педагогический факультет. Вера поступала на переводческий – учительницей она, насмотревшись на мать, быть не хотела. Еще не так давно в переводчики брали только мальчиков, и факультет считался военным. Но несколько лет назад принимать девушек тоже разрешили, и Вера пошла туда.