– Да!
– Вы слышали, – воскликнул Костя на английском, обращаясь к Гуннару с Сельмой, – вы свидетели!
Те закивали головами; вдали уже показалось ярко освещенное здание госпиталя. Эстрелла встречала их в приемной, как всегда улыбчивая и добродушная.
– Вы на неделю раньше срока, – заметила она, и Костя бросил на нее сумасшедший счастливый взгляд.
Веру, как была, в вечернем платье, увезли в палату, Костю попросили подождать. Он остался с Гуннаром и Сельмой, начал мерять шагами коридор. Потом и ему разрешили войти, выдав предварительно хирургический костюм и смешную прозрачную шапочку. Костя выглядел в ней до того забавно, что Вера даже забыла о боли; она послушно выполняла команды Эстреллы, и девочка появилась на свет спустя четыре часа, когда на Венском балу танцевали полонез.
Йонссоны дождались ее появления, пришли в палату поздравить родителей с новорожденной. Сельма склонилась над ней, вгляделась в сморщенное личико.
– У нее будут черные глаза, – констатировала она, – как у папы. Здравствуй, Ольга!
Крошечные бровки нахмурились, и Гуннар объявил:
– И характер, как у мамы.
Он развернулся к Вере:
– Не передумали выходить замуж? Я могу подтвердить, что на вас было оказано давление!
Вера, которой отчаянно хотелось спать, все-таки нашла в себе силы улыбнуться.
– Нет. Чего уж там. Согласилась – значит согласилась.
Костя торжествующе хлопнул в ладоши, Йонссоны распрощались и уехали домой.
В палате осталось трое: Вера, Костя и Оля, которая успела заснуть и уже видела свои младенческие сны. Костя прилег на кровать рядом с Верой, подложил руку ей под голову поверх подушки.
– Мы с тобой родители, – прошептал ей на ухо, и Вера кивнула. – Садовничьи. Семья.
– Я не говорила, что возьму твою фамилию, – проваливаясь в сон, еще успела пробормотать Вера.
Костя посмотрел на нее, поцеловал в висок, где под смуглой кожей билась голубая жилка.
– Я за тебя сказал, – закончил он.
С оперного бала разъезжались дебютантки, солисты снимали грим, в буфетах собирали в коробки бокалы для шампанского. Музыканты увозили свои скрипки и виолончели в черных футлярах, дирижер с облегчением снял в гардеробе фрак и набросил пальто. Облачное небо опустилось на город пуховым одеялом, и в темноте на мостовые посыпался снег. Снежинки, как крошечные балерины, крутили фуэте, но воздух был сырым и теплым, и в нем уже ощущалось приближение весны. Древняя Вена, пропитанная музыкой, стояла на пороге нового дня.