— А я и не выёбывался… проста, таварищ лейтенант, чо вы на меня сразу… я один, что ли?
«Агааааа… гниль попёрла… сами мы не местные. Ню-ню.»
— Сразу??? Да ладно… я за тобой давно уже наблюдаю, — в хуй он мне не впился — наблюдать за ним, но это пиздец, как неуютно, если тебе сообщают, что ты уже какое-то время под колпаком. Шаботуков начинает копаться в своих косяках и просчитывает, что я знаю, а чего знать не могу. Это трудно. В армии все у всех на виду, и информацию утаить очень сложно… всё равно кто-то мог что-то видеть и банально сдать за какой-нибудь ништяк в виде увольняшки, например. — Я тебе не собираюсь перечислять все твои подвиги… достаточно твоего постоянного валяния на кровати… вот ни хуя я тебя перевоспитывать не хочу… понимаешь?? Мне проще тебя слить, и всё. Зачем мне такой головняк, как ты?? А?? Шамиль?
— Товарищ лейтенант… не нада… я понял… не нада губу, — он не мельтешит и не елозит, старается сохранить лицо, но явно не готов к ухудшению и так хуёвых условий существования. Про губу явно наслышан, и знает свои расклады там. Выход один — договариваться со мной.
Лучше уронить себя тут передо мной, чем дожидаться, пока уронят на губе перед всеми… там-то в очко башкой угодить — как два пальца обоссать.
— О! — Я поднимаюсь с кровати и подхожу к нему вплотную, — во как ты говорить, оказывается, умеешь… А-то «хули даебались» мне через губёнку на ломаном русском из строя пукаешь. Я не для того в армию пришел, чтобы твой гонор разглядывать. Мне на тебя тьфу и растереть. Чем ты мне полезен? Да ничем. А чем вреден? Да всем. На тебя остальные смотреть будут, и чо мне? Каждого сажать? Лучше я тебя одного задавлю. Кстати, поверь, все только с облегчением вздохнут.
Шаботуков разглядывает свои до блеска вычищенные сапоги. Он тут один. Поддержки, действительно, никакой.
— Ну что? Чего мне с тобой делать прикажешь? А? Солдат??
— Не знаю… товарищ лейтенант… вы скажите, чо вам надо… я могу… — что он может, он и сам не знает, но это не важно. Важно, что он п о т ё к.
— Ты понял, что мне от тебя избавиться на раз?? — откровенный пиздёж продолжается. Никому, кроме меня, это счастье в хуй не упиралось. На губу я его, конечно, могу засадить, но оттуда он вернётся с таким каменюкой за пазухой, что пиздёж из строя будет детским лепетом. И, по сути, где-то даже будет прав. Сурово — на губу за нарушение дисциплины строя… да и не примут, придётся что-то серьёзное ему рисовать… мдяяя…
— Да.
— Шаботуков, ты чо? Тупой? Нет такого слова в армии.
— Так точно.
— У тебя есть выход. Сейчас ты мне будешь писать о своих косяках… обо всех… мне по хуй… хоть всю тетрадь испиши. Я прочту и решу, сажать тебя или нет. Учти, я не собираюсь тебя уговаривать. У тебя 20 секунд найти ручку и бумагу (у всех в вещмешках есть — письма писать). Время пошло.
Шаботуков, прошедший учебку, срывается с места, а я убеждаюсь, что он может выполнять команды бегом. Причем мои команды. Он пишет мне объяснительную на два тетрадных листа, где указывает, кого и когда бил и что и где спиздил. Первую объяснительную, взятую мной у солдата, потом ими было забито полсейфа. Особенно меня впечатляет завершение этого опуса.
«Я ридавой Шаботуков клинусь что буду служить нармально и слушаца лейтинанта Скворена».
По моему настоянию, над словом «клинусь» надписал «аллахом», после чего прослушал двухчасовую лекцию на предмет взаимоотношений между военнослужащими, и лёг спать голодный, но с облегчением. На пиздюлину он нарвался через неделю. О губе мы с ним больше не вспоминали. Объяснительную эту вместе читали только раз, когда я заловил его на молоке (коноплю варил в молоке — способ забалдеть).
Вадим, зараза, потом забрал на память. А жаль. Петросян выкупил бы за мильёны мильёнов.
Навести порядок в рабкоманде годков, имея на руках страшилку о Прокуроре и изначально поломанных перцах, было достаточно просто. К тому же, я реально никому, кроме прокурора, не подчинялся.
Приходил замполит дивизии. Попытался орать на меня при бойцах. Скомандовал Федору вывести людей прямо при воплях этого ебанутого полковника. Тот, конечно, вообще начал пять из тридцати шести изображать. Типа «солдат, стой… я кому сказал». Но мои — молодцы. Съебли из казармы вместе с нарядом от греха подальше, положив хуй на его команды.