Вечером, после отбоя, приходят гости.
Мурад Аушев. Племянник того самого… но какой-то дальний. Съебался от семейства по одним ему ведомым причинам аж на край света. Командир второй роты. Лучшей роты батальона. Чурка?? По происхождению — да, а если поразмыслить, то брат мне, поближе многих русских.
Серёга с Коляном. Колян переводился в первый батальон. Потом вернулся. Братаны они родные с Серегой. Вместе учились в ЛенПехе, вместе распределились.
Начштаба капитан С… Мало я с ним общался. Толковый мужик.
Слава Фурин, кадровый взводный у Мурада.
Лимон. Здоровенный двухгодичник, пиджак из первой роты.
Артур — начмед батальона. Как потом выяснилось, фанат рукопашки.
Сели за стол. Я на месте ротного уселся, конечно. Молчат все. Серега кружки поставил. Начштаба, наконец, прорезался.
— Ну, что… с крещением тебя, лейтенант… раз тёмная… значит, давишь роту… это хорошо… товарищи офицеры, — поднимает кружку. Все повторяют. Я не отстаю. Пить разбитыми губами больно, водка обжигает, но, как ни странно, эта боль приносит с собой заряд бодрости, и нытьё битого тела отступает на задний план. Закусываем. Опять молчанка. Как хороним кого. Серега опять наливает.
— Алексей… дай команду, чтобы роту изнутри закрыли на замок… и ключ сюда… у тебя закрывается рота на замок, или только щеколда?? — Мурад.
— Дневальный.
Стучатся.
— Роту на замок, ключ сюда. Минута времени.
Дневальный быстро приносит ключ.
— Ну, что… — Сергей разливает, — давайте ещё по одной, и — поехали.
Тяпнули.
— Алексей… ты присутствовать присутствуй, но сам ни во что не лезь. Вообще. Понял?? Ещё успеешь, — напутствует Серега, и мы выходим из канцелярии. Водка меня попустила. Я ощущаю себя гораздо лучше. Заплывший глаз мешает. Нутро ещё болит, но жить можно.
Начштаба зажигает в располаге свет и орёт:
— Рота, подъём… форма номер раз, повзводно становись…
Взлёт, как в училище. Я такой скорости подъёма давно не видел. Все напряжены. Понятно, что будет разбор.
— Молодёжь до года — шаг вперёд. Напра-нале-вО! Марш в сортир, сушится… бегом, бляди…
Полроты ушуршало. Остались перцы. И Бондарь в их числе. Не повезло.
— Товарищи солдаты… — начштаба спокойно прохаживается по взлётке, — вы показали свою организованность в солдатском беспределе… и мы, офицеры батальона, это оценили… поэтому мы пришли к вам, — капитан С. сдёргивает дужку с ближайшей кровати и второй взвод начинает потихоньку щимиться в третий, — что бы показать, что такое офицерский беспредел. Аушев на выходе — работаем!!
Как только прозвучало слово «работаем», началось то, чего я никак не ожидал. Мурад остался рядом со мной, а остальные офицеры ринулись в располагу. Бойцы в белухах прыснули в рассыпную. Над ними мелькнула дужка и послышался некислый шлепок в мякоть с первым воплем боли. И поехало. Мурад не пропускал никого из избиваемых к сортиру, дабы те не смешались с молодёжью. Сортируй их потом. Матюги и вопли. Серёга кого-то колошматит дужкой… рядом начштаба занят тем же. От Лимона просто уёбывают, запрыгивая одним движением на второй ярус. Шконки летят в разные стороны… тумбочки и табуреты тоже. Злые рожи, крики, кровь. Стадо безумеет, и Мураду их не сдержать. Ковыляю в канцелярию, хватаю «замполита» — дубину, и выскакиваю назад. Мимо мчится с разбитым еблом Щеглов. Хуярю его по ногам, падает. Подлетаю. Виноват или нет — по хуй… сейчас м о и бьют и х — это всё, что мне нужно знать. Ннаааа… Он прикрывает башку, и дубина врезается в плечо. Птица орёт.
Избиение оканчивается тем, что я стою на дверях сортира с дубиной. По углам жмутся отпизженные. Где-то среди них и Бондарь. Потому что не бывает так, что за похуизм никогда не платишь. Знал ведь? Знал. Солдат есть солдат. Вот такая вот сермяжная правда… у него своя… и у меня своя.
— Товарищи офицеры!!! — начштаба, с одышкой. — Прошу… всех… в канцелярию… фууух… Слава… да оставь его… хватит уже.
Мы заходим в канцелярию. Серега наливает в кружки. Рука трясётся — адреналиновый откат пошёл. Костяшки кровянят.
— И смотри, лейтенант, чтоб это всё было не зря. Больше такого не будет. Если дашь себя сожрать, показав, что боишься их, тебе уже ничто не поможет. Добро пожаловать в коллектив, блядь…
И я понимаю ещё одну вещь. Я не один. Я не могу в армии остаться один. Я не просил помощи. Но те, кто увидел, что у меня беда, пришли сами. Иначе кто придёт к ним? Иначе как воевать? И мне есть с кем биться бок о бок. Я не чувствую отбитого ливера и раскроенной морды… я стою и повторяю, как попугай: