Славка отвернулся.
– Будешь смеяться… Вчера этот Ретельников приходил, то же самое сказал слово в слово. Смотреть, говорит, противно. Я и говорю: не смотрите, я вас в гости не звал…
– Какой Ретельников? – спросила теперь уже Лидка.
– Толстый. – Славка вздохнул. – Гэошник, который с отцом вроде как дружил.
Лидка нахмурила брови, пытаясь припомнить толстого гэошника. Что-то смутное – толстый и печальный. «Иди, девочка, учись хорошо». Она усмехнулась. Тогда еще считалось, что она должна учиться. В новом цикле толстяк сказал бы: «Иди, девочка, рожай поскорей…»
– Чего ему надо-то было? Славка пожал плечами:
– Так… По старой памяти.
Приоткрылась дверь. В щель боком протиснулась Клавдия Васильевна с горячим котелком в руках:
– А, Лидочка…
Лидка открыла рот, чтобы сказать «здрасьте». Но поздороваться не успела.
Клавдия Васильевна вытянула руки, стараясь держать котелок подальше от себя. Шагнула, не глядя под ноги, и запнулась, кажется, о выступающий уголок настольного хоккея. Вскрикнула, отпрыгнула от валящегося из рук котелка – и налетела спиной на башню из картонных ящиков.
– Держи!!
Башня накренилась медленно, как в дурном сне. Рухнула, разбив стекло на журнальном столике; пустой котелок все еще плясал, позвякивая, в луже борща, а по комнате уже свободно летали разнокалиберные бумаги: какой-то из картонных ящиков, вероятно, верхний, лопнул от удара и с силой выбросил из себя содержимое.
В коридоре зашлепали тапки. Загалдели голоса:
– Что случилось?
– Клавдия Васильевна, что у вас?
Дверь приоткрылась, обнаруживая молодые, незнакомые Лидке лица. Этим дамочкам повезло: хоть их дома и пострадали, но страховой полис оказался достаточно внушительным, чтобы погорельцы могли претендовать на новое, весьма приличное жилье.
Где-то в глубине квартиры, там, куда Лидка так и не попала ни разу, заплакали в два голоса младенцы.
Клавдия Васильевна была так расстроена, что молча, не гладя на соседок, вышла из комнаты. Славка некоторое время постоял, потом наклонился и стал собирать бумаги; Лидка последовала его примеру.
Сколько же труда потребуется, чтобы водрузить коробки обратно! У Славки одного не хватит силы. Придется просить у дворника стремянку, просить постылых соседей, чтобы помогли…
– Слав, принеси тряпку. Надо лужу затереть.
Славка вышел, не споря. Лидка собирала разлетевшиеся листочки.
Лопнула, как назло, коробка с личной перепиской. Когда Лидка работала с архивом, эти письма читать ей запрещалось – только выписывать в тетрадку номер и дату. И она не нарушала запрета. Почти.
«Дорогая Клавушка, ромашка моя ненаглядная, когда я снова вас увижу?! Славка, наверное, не узнает меня; ты пишешь, он уже пытается ходить…»
Превозмогая соблазн, Лидка сунула письмо глубже в конверт. Подняла глаза, встретилась взглядом с портретом Андрея Игоревича. Нехорошо читать чужие письма. Особенно если от них наваливается тоска. А ведь новый цикл – новая жизнь…
Эти, гэошники, в свое время просматривали и личные письма тоже. Лидка видела: равнодушный такой тип в перчатках сидел вот здесь, в кабинете, под портретом, и перекладывал конверт за конвертом. Нет, читать не читал – времени, видно, не было…
– Бумаги упали, – сказал кому-то Славка за приоткрытой дверью. – Что? Нет, это ты будешь выкидывать свои шмотки, а я папины документы все-таки оставлю, можно? Разрешаешь? – И сразу, без перехода: – Лид, я тряпку принес…
Лидка сидела под столом, пытаясь вытащить из щели старый, расклеившийся конверт. Как он туда ухитрился влететь, пес его знает.
– Тряпку? Сейчас…
В руке у нее оказался листок бумаги, желтый и исписанный ученическими каракулями: «Дорагой папачка! Я делаю все твои упражнении, уже научилси нырять…»
Из-под одного листка вылетел другой. Гораздо более жесткий, белый, покрытый плотным печатным текстом. Принтер.
Под столом было темно. Лидка машинально поднесла листок к глазам.
– Вот елки-палки, – бормотал Славка, пытаясь затереть аппетитно пахнущую лужу. – Весь ковер в борще…
«Сограждане!»
Лидка вздрогнула. Ей показалось, что она слышит этот голос. Спокойный, уверенный, такой узнаваемый.
«Сограждане, парламентская комиссия по делам апокалипсиса уполномочила меня…»
– Что ты там делаешь? – грубовато спросил Славка. – Заснула там, под столом?
– Конверт потерялся, – соврала Лидка неожиданно для себя. И это вместо того, чтобы выпрямиться и спросить у полноправного наследника: «Посмотри, что это?»
– Брось… Иди сюда, помоги.
– Иду…
«…задевает интересы всей правящей верхушки, всех наших всенародно избранных, предавших свой народ руководителей… В Декларации прав человека записано: „Каждый человек имеет право знать о появлении Ворот в ту же секунду, как эти сведения становятся доступными верховному штабу ГО“. Довожу до вашего сведения, что правительством нашей страны вот уже много циклов практикуется…»
Снова открылась дверь. Под столом отчетливо потянуло сквозняком.
– Слава… – глухо сказала Клавдия Васильевна. – Брось эту тряпку. Помоги мне найти нитроглицерин…
Лидка притихла под столом, как будто ее и не было. «…практикуется так называемое условленное время; это время, проходящее между первым сигналом о появлении Ворот и сигналом, оповещающим население. Это время колеблется от получаса до полутора часов, за это время специальный контингент доставляется к свободным Воротам и спокойно, с комфортом эвакуируется… Список спецконтингента держится в глубоком секрете, но каждый из вас спокойно может воссоздать его, просто перечислив имена крупнейших чиновников, начиная с Президента и заканчивая…»
Она сложила бумажку, но не стала прятать в один конверт с письмом «дорагому папачке». Скорее всего, этой бумажке там не место. Скорее всего… но тогда как она там оказалась?!
Когда Лидка выпрямилась, щеки ее были цвета молодой свеклы. По счастью, такой цвет лица можно было объяснить неудобной позой – скорчившись, под столом…
«Ты же помнишь, Лида, что ни один документ, даже самая мелкая бумажка не должна быть вынесена за порог… Ты же понимаешь, Лида…»
– Вот, тут письмо одно затерялось… Слава, возьми. – И она протянула Славке желтый конверт с ученическими каракулями.
А под свитером, за поясом джинсов, предательски хрустнула жесткая белая бумага. Как показалось Лидке, на весь дом. Странно, что ни хмурый Славка, ни бледная Клавдия Васильевна ничего не услышали.
Клептоманка…
Зачем она это сделала?
Ни за чем. Интуитивно.
Утверждая и свое право на наследство Андрея Игоревича. Свое призрачное, никогда не существовавшее право.
А что особенного? Ничего особенного. Она прочитает и вернет. Незаметно сунет в ящик, к примеру стола.
«Многолетние исследования только подтверждают то, что лежит на поверхности. Ворота появляются, чтобы пропустить в себя ВСЕХ живущих людей. Пространства Ворот достаточно для ПОЛНОЙ эвакуации без потерь. От нас, сограждане, зависит, как нам уходить – либо оттесняя и топча друг друга, либо с достоинством, поддерживая слабого, не поддаваясь панике… Так называемое условленное время – позор нации, предательство со стороны правящей партии. Пришло время назвать предателей предателями, сломать порочную „условленную“ систему, признать первой и достижимой целью апокалипсис без потерь! КАЖДЫЙ человек должен узнавать об открытии Ворот сразу же после их обнаружения. КАЖДЫЙ человек должен помнить, что Ворота – экзамен для цивилизации, Ворота открыты для всех. Ворота – для всех, мы – едины…»
Лидка брела, глубоко засунув руки в карманы куртки, а в ушах ее снова и снова звучал подчеркнуто-спокойный, глубокий голос. Спокойный, но не равнодушный.
«Ворота открыты для всех!»
Безмозглая амеба на широкой равнине. Перевернутый броневик. «Условленное время».
Жалко Яну.
Они стояли и сидели посреди пустого поля, пили чай из термосов, сверху наваливалась жара… А в это время Ворота уже стояли открытыми, и время текло, щелкало, бежала стрелка на чьем-то бесстрастном хронометре. И бедная обессиленная Янка еще не знала, что жить ей осталось два часа.