Те, что носят оружие, идут следом.
Первыми – воины из Румелии. Много лет назад, когда вы уже были слишком слабы, чтобы остановить нас, мы обошли ваши стены и захватили земли, лежащие от них к северу. Теперь люди этих земель – наши воины. Валахи, сербы, болгары, албанцы. Ты щуришься от яркого света, желаешь не видеть, надеешься, что за дымкой нет – но они есть! – тысяч, которые движутся там, мужчины на конях, а за ними еще больше пеших. Намного, намного больше.
Люди из Румелии проходят хребет и направляются на север, к Золотому Рогу. Когда первые доходят до воды, они останавливаются, разворачиваются, строятся. Шеренга за шеренгой на гребне, бесчисленные, как муравьи. Их оркестры-мехтеры испускают последнюю волну нот, последний раскат барабанного боя. Потом они умолкают.
Только на мгновение. Снова барабаны; еще громче, если такое вообще возможно, трубят трубы. Потому что анатолийский отряд еще больше. Можешь ли ты в это поверить? Столько людей вновь перевалило через хребет, и они все идут и идут. Они движутся к другому морю, на юг, к Мраморному, – воины из самого сердца Турции. Сипахи[1], рыцари в кольчугах от шеи и до колен, в железных шлемах-тюрбанах, правят своими конями лишь усилием бедер и ворчанием, оставляя руки свободными для длинных копий и поднятых вверх больших изогнутых луков. Наконец они проходят; а следом маршируют яйи, крестьянские воины, одоспешенные господами, за которыми следуют, обученные ими; они поднимают свои копья и большие щиты.
В конце концов и этот огромный отряд доходит до воды; люди поворачиваются к тебе, выстроившись двойными шеренгами. Музыка стихает. Ветер треплет вымпелы. Кони мотают головами и фыркают. Люди молчат. Однако между многочисленными отрядами Румелии и Анатолии осталось место. Этот разрыв тревожит тебя, ибо ты знаешь, что он будет заполнен.
И его заполняют. Орда, в которой людей не меньше, чем тех, что пришли раньше. Они идут без музыки. Но они кричат. Их поток стекает с хребта и разбегается вдоль доспешных шеренг Анатолии и Румелии. Они не маршируют. Им никогда не показывали, как это делать. Они – башибузуки, иррегулярные войска, рекруты с полей империи и городских трущоб. У них нет доспехов, хотя многие несут щиты, и каждый воин – клинок. Некоторые пришли во имя Бога, но все – во имя золота. Твоего золота, Грек. Им сказали, что улицы твоего города вымощены золотом, и эти десятки тысяч будут вновь и вновь бросаться на твои стены, чтобы заполучить его. Они станут умирать десятками – да, так и будет, – и их сменят новые десятки. Другие. Каждый десяток убьет одного из вас. Пока не настанет время обученных и одоспешенных воинов, которые пройдут по принесенным в жертву телам, как по мосту, и убьют немногих оставшихся. Всех вас.
Орда завывает, бежит вдоль стройных шеренг все дальше и дальше. Когда наконец, она останавливается, даже эти люди затихают. И стоят так. Долго, будто целую вечность. Однако разрыв в рядах по-прежнему здесь, и тебе уже почти не терпится дождаться, когда же он будет заполнен. Не терпится, чтобы тишина, ужаснее всех диких завываний, закончилась. Чтобы все это закончилось.
И тогда приходят они. Без барабанов. Без труб. Так тихо, как только может идти такое множество людей.
Ты слышал о них, об этих воинах. Мальчишки-христиане, захваченные в плен, с детства обученные оружию и Аллаху, хвала Ему. Преданные своим отрядам, своим товарищам, своему султану. Они маршируют ортами, по сто человек в каждой.
Пришли янычары.
Ты слышал о них, лучших из лучших, сотрясавших армии христианского мира. Только на недавней памяти, на Косовом поле и при Варне. В высоких белых шапках, с бронзовыми щитами и обнаженными ятаганами, они гордо спускаются с холма, а на нагрудниках сияет солнце.
Они разворачиваются лицом к тебе – и присоединяются к нашей армии, стоящей сплошной стеной от одного до другого сверкающего моря. Опять наступает тишина. Но на этот раз ненадолго. Они ждут, как и ты. Ждут его.
Он идет. Даже среди стольких людей его сложно проглядеть, высокого молодого мужчину на огромном белом коне. Но даже если ты не узнаешь его, – ты поймешь по тому, что следует за ним. Два древка. С одного свисает нечто настолько старое, что за долгие годы зеленый цвет стал черным. Ты видишь в нем просто потрепанный кусок ткани.
Но это стяг, который несли перед самим Пророком, мир ему. Ты знаешь это, потому что вся армия издает стон, когда его древко втыкают в землю. Рядом втыкают второе древко, и стон смешивается со звоном тысяч маленьких колокольчиков. Ветер мотает конские хвосты, свисающие с древка.