Он опустил руки и, обойдя вокруг стола, положил их Григорию на плечи.
– Парень, ты знаешь, что рассказывают о Константинополе. Даже таблички на улицах там делают из чеканного золота. И потому, я думаю… ты отправишься туда с нами.
Григорий дернулся.
– Я не поеду.
Хватка генуэзца стала жестче.
– Плыви с нами, помоги отвезти туда германца и получи свою награду.
Он улыбнулся, опустил голову, чтобы смотреть прямо в глаза Григорию:
– Я не пытаюсь завербовать тебя. Тебе не придется подписывать договор, я буду поить и кормить тебя не из отрядной казны, а от доброты моего сердца. Хорошо, если рядом со мной будет мой счастливый талисман, ибо я отправляюсь навстречу своему последнему, величайшему вызову – по крайней мере на время.
Его глаза стали влажными.
– Так что скажешь, парень? Неужели мы настолько плохая компания?
Какая-то часть Григория все еще кипела – от разочарования, от осознания собственной глупости. От жестокого желания сдержать клятву и никогда больше не видеть город, который отнял у него все. Но он уже давно был воином и узнавал битву, которую нельзя выиграть. Ему придется выбрать другую местность. Кроме того, при всех ссорах и размолвках эти наемники были для него ближе всего к семье, а Джустиниани – к отцу.
– Я… поеду с вами.
Все трое встретили эти слова радостными возгласами. Джустиниани обнял Григория за плечи и прижал к своей огромной груди. Энцо достал вино, и четверо мужчин, провозгласив: «Проклятие турку!», выпили.
Два кувшина вина спустя Амир наклонился и вновь наполнил их кубки.
– Что за человек этот германец? – спросил он.
– В первые три дня из него вышло столько спиртного, что хватило бы на три отряда швейцарцев, – ответил Григорий. – Потом он дрожал, потел, но пил вино, только если не было воды, и то умеренно.
Его слушатели дружно вздрогнули.
– И он много говорил.
– О чем? – поинтересовался Энцо.
– О доме. О своем изгнании. О странствиях и службе при разных дворах. Он еще и солдат, но, похоже, главные его умения связаны не с оружием, а с механикой войны, особенно осад. С минами и контрминами.
– И с греческим огнем, Зоран? – Командир поставил кубок на стол и потянулся. – Это правда, что он знает утерянный секрет?
– Вам придется спросить его. По его словам, он знает, из чего делается греческий огонь, но не уверен в правильных пропорциях. – Григорий поставил свой кубок. – Кстати, Командир, я вспомнил. Вы не сможете отплыть с ближайшим приливом.
– Почему это? – вскинулся Джустиниани. – Мы уже задержались на…
– Я знаю. Но этот… германец сказал мне, что ему нужна сосновая смола, и в приличном количестве. Похоже, на этом острове как раз много подходящих деревьев. Так что ему нужно будет собрать смолу.
– Ага. Значит, наша задержка оказалась небесплодной.
Генуэзец махнул рукой, и Амир встал, чтобы откопать на столе какой-то документ.
– На этом острове мало стоящих вещей, но мы собрали все ценное – несколько девиц для компании, приличного местного сладкого вина и… – Он прищурился на список, который протянул ему Амир. – И двенадцать бочонков алеппской смолы. Этого хватит?
– Вам придется спросить его. Послать за ним?
Джустиниани покачал головой.
– Для разговоров будет много времени, когда мы окажемся на борту. А до вечернего прилива еще нужно много сделать. – Он улыбнулся, взгляд его затуманился. – Одна вдовушка с острова, восхитительное создание… – Командир подобрал шляпу и меч и направился к двери. – Ты поплывешь с нами, Зоран. Будет тесновато, нам нужно отвезти домой нескольких послов города. Но ты к такому привык.
Послов? На мгновение Григорий застыл, подумав, не знает ли он их. Потом вспомнил, что он будет укрыт дважды, именем и тканью на лице. И трижды – компанией старых друзей-наемников.
Когда мужчины вышли на улицу, Григорий, как и остальные, прищурился от зимнего солнца, свет которого казался в два раза резче после дней, проведенных в тумане. Он бессознательно отметил положение солнца на небе и взглянул на север, чуть к востоку. Если удача и ветер будут благоприятствовать, там, в трех днях пути, лежит их цель.
Григорий прошептал слово. «Константинополь». Его встревожило, что сейчас это место вызывает в нем не только всепоглощающую ненависть, как прежде, и решил как следует утопить это новое чувство в вине.
Глава 8
Яйя
Мукур, Центральная Анатолия, Турция
Январь 1453 года
Утих последний вздох, и начался плач.
Это его дочь, Абаль, испустила дух. Ее назвали именем дикой розы, которая по весне оплетала южную стену их дома. Сейчас, глубокой зимой, она иссохла, как прошлогодние побеги.