Как летит время, хотел сказать я, но это тривиальное замечание было бы абсолютно неуместным в сложившейся ситуации.
— Вы не любите кофе? — осведомился провожатый, следя за выражением моего лица.
— Нет, что вы! Просто не привык пить его в таком большом количестве.
Офицер с некоторым недоумением посмотрел на аккуратную чашечку и напомнил:
— Осторожнее, стоит только во время полета предложить кофе, сразу начинается вибрация…
— Вы это специально? — отреагировал я, одновременно вытирая брюки, — старая шутка, но на этот раз сработало.
— Мы идем на посадку, поторопитесь, будьте любезны. В дополнение к небольшому пятну, едва видневшемуся на правой брючине, я еще и обжег небо.
Наконец геликоптер коснулся земли. Успевший надоесть гул, который в полете мы перестали замечать, снова ворвался в уши. Постепенно он начал стихать. Откинулась панель, словно в маленьком мирке салона образовалась колоссальная брешь, и мы оказались под хмурым небом. Порывистый неуютный ветер гнал вдаль клочья облаков. Вокруг, сколько видно глазу, — бетон, ангары вдалеке, унылая аккуратная трава. Прибытие.
— Ну и что теперь? — я едва успел закончить фразу, как, скрипнув тормозами, перед нами застыл вывернувший словно из иного измерения тяжелый джип. Сопровождающий офицер завладел моим нехитрым багажом, и спустя несколько секунд мы уже неслись но серой бетонной полосе. Что-что, а оперативность была образцовая. «Видно, сильно их припекло», — думал я про себя во время недолгой поездки.
— Вот мы и на месте, — отметил мой провожатый, когда машина резко затормозила около очередного ангара, который я не отличил бы от доброго десятка других, промелькнувших перед глазами. Офицер, не расставаясь с моими вещами, провел пластиковой карточкой перед едва заметным считывающим устройством, панель отошла в сторону, и мы оказались внутри.
Рослый сержант смерил нас недоверчивым, придирчивым взглядом, молча кивнул, махнул рукой в сторону моей поклажи. Все те же длинные коридоры, кабинеты, унылый пластик стен, монотонно-скучное покрытие. Мы лишь на несколько секунд задержались перед лифтом. Наконец кабина подошла.
— Лифт скоростной, — предупредил офицер. «Сколько тут может быть этажей, максимум десять-двенадцать», — прикидывая высоту ангара, успел подумать я, до того как содержимое желудка едва не оказалось на безупречном кителе: мы провалились вниз так стремительно, словно торопились нанести визит сатане в аду.
— Гнусный кофе, — нашел в себе силы признать я, когда пришел в себя в очередной раз, — не нужно было его пить.
— Содовой? — предложил офицер. — Говорят, что помогает.
— Лучше цианистого калия, но пусть уж содовая, если можно.
Слабо газированная вода быстро утихомирила мой попытавшийся было взбунтоваться желудок. Стало просто интересно, какие еще фортели приберегла для меня судьба на бесконечный сегодняшний день.
В следующем помещении два офицера мельком оглядели нас, на долю секунды оторвавшись от огромных объемных дисплеев. Снова холл, охрана, дверь, и вот наконец навстречу поднимается из-за длинного девственно чистого стола четырехзвездный генерал.
— Вы тот, кто нужен стране, — с места в карьер начинает он и моментально исправляет себя, видимо вспомнив о моем гражданстве, — не только стране, но и всем, кто участвует в освоении космического пространства. Вас рекомендовали как одного из лучших гражданских специалистов. Боюсь, что своими силами, учитывая ограниченные сроки, мы не справимся.
— Но я до сих пор не знаю, что от меня требуется, — заметил я и заслужил насмешливый взгляд провожатого.
«Тут, по-видимому, не принято перебивать начальство», — сообразил я без дальнейших подсказок.
— Грец, это ваша забота, как и краткая программа подготовки к космическому полету. Челнок отправляется через 53 часа 32 минуты. Это все на сегодня.
— Генерал был с вами чрезвычайно многословен, это хороший признак, — отметил Грец, едва за нами закрылась дверь.
Я быстро взглянул ему в лицо, пытаясь отгадать, разыгрывают меня или говорят правду.
— Нет, действительно, он обычно произносит не более четырех-пяти слов кряду, — поспешил дополнить офицер.
— Хороший начальник — немногословный начальник, — прокомментировал я, вспоминая собственного шефа, страдающего хронической непроизвольной логореей[1]. Попытался выудить из памяти латинскую пословицу, подтверждающую мою мысль, но не вспомнив ничего более подходящего, подкрепил высказанное вполне нейтральным suum cuique[2].