Грец вопросительно взглянул на меня, так что пришлось продолжить:
— Латиняне говорили: каждому свое.
— Умные, наверное, были люди, — как-то отстранение ответил он, и я опять подумал, что надо мной издеваются.
Мы прошли несколько помещений, снова попали в длинный коридор, и я уже приготовился к бесконечным блужданиям в этом лабиринте, когда мой провожатый открыл такую же, как сотня других, дверь. Передо мной оказался весьма скромный двухкомнатный номер, словно в провинциальной гостинице средней руки.
— Я устроюсь тут, если вы не против, — кивнул офицер на диван, — спальня в вашем распоряжении. На сон отводится 5 часов 12 минут.
— Но еще рано ложиться спать, — попытался возразить я, глядя на хронометр и мучительно соображая, сколько сейчас в Европе.
— Здесь нет времени суток в обычном, цивильном понимании. У нас есть временной интервал, который генерал отвел для подготовки. Позволю напомнить, осталось 53 часа и 21 минута, это очень и очень мало. Программа подготовки уже составлена мною и одобрена. Отклоняться от нее — смерти подобно. Periculum in mora. Латиняне говорили: опасность в промедлении.
— Умные, наверное, были люди, — нашел в себе силы ответить я и наконец-то заслужил искреннюю улыбку.
— Вам следует принять душ, желательно не очень горячий, чтобы не возбуждать излишне нервную систему. Вот несколько бутербродов: сыр, колбаса, ветчина, салат. Персиковый или яблочный соки. Повышают кислотность немного. Если желаете, разогрею бутерброды.
Через 3 минуты 50 секунд я стоял под душем, дожевывая последний бутерброд, еще через 4 минуты 20 секунд лежал на жестком матраце. Сон не шел. Я несколько раз повернулся, пытаясь найти наиболее удобное положение, кровать тихо поскрипывала. Ненавижу этот звук.
— Ложитесь на спину, — услышал я ровный голос из соседней комнаты, — теперь постарайтесь полностью расслабить мышцы ног, таза, живота, посчитайте до пяти в такт спокойным умеренно глубоким дыхательным движениям, освободите и расслабьте мышцы шеи так, чтобы было удобно голове, внимательно слушайте меня, и вы заснете, едва я досчитаю до пяти. Раз, два, три…
— Ван де Билт, пора просыпаться, до отлета осталось 48 часов 13 минут, — услышав ставший ненавистным голос буквально через несколько минут, я проснулся в том же положении, в котором и заснул 5 часов 4 минуты назад. Завтрак на столе, ваш любимый кофе тоже. Через десять минут нас ждут в учебной аудитории, потом — практические занятия и медицинский осмотр.
— Но я только месяц назад проходил полное обследование, — возразил я параллельно с пережевыванием бутерброда, к черту приличия.
— Мы в курсе и обязательно учтем все, что можно не дублировать. Здесь иные требования, поверьте!
И я поверил, а как бы вы поступили на моем месте?
Если попытаться пересказать, что со мной делали и что делал я сам в эти 53 часа 21 минуту, отведенные генералом, либо ничего не выйдет, либо получится дневник мазохиста. Меня проверили извне и изнутри. Всюду, куда только можно, засунули датчики, сделали семь разных инъекций, одну капельно (это время я честно проспал). Обучили всему, что должно знать астронавту (с использованием гипнотехнологий и иных современных штучек). Прокрутили на центрифуге до такого состояния, что у меня из-под ногтей сочилась кровь. Засунули в скафандре на 100-метровую глубину и показали глубоководных рыбок со светящимися синяками под глазами и такими же плавниками около задницы — страшная мерзость, одни зубы чего стоят. По-моему, я совсем забыл, что нахожусь невесть где, и порывался убежать, а это, поверьте, весьма трудно сделать на стометровой глубине и в тяжеленной сбруе. Меня стукнули током, не могу сказать, случайно или нарочно. Потом, когда я был в полудреме от усталости и гипоксии, проверяли на детекторе лжи или аналогичном ему свинском аппарате. Более всего почему-то их интересовал вопрос «не кажется ли мне, что я мочусь чаще, чем остальные». Полнейшая деградация. Потом…
— Ну, как дела, сынок? — услышал я, словно в полусне, запечатленный в подкорке генеральский голос. — Вы прекрасно поработали, Грец! То же относится и к вам, ван де Билт. Родина следит за вами, надеется на вас, верит вам! — Крепкое пожатие, твердый взгляд, строго поджатые губы. Оживший плакат.
Генерал был с нами чрезвычайно многословным, это хороший признак, — отметил я, едва закрылась дверь кабинета.
Грец пристально глянул мне в лицо, пытаясь отгадать, разыгрываю я его или говорю искренне.
— Нет, действительно, он обычно говорит не более четырех-пяти слов кряду, — продолжил я, сохраняя серьезное выражение лица.