В солдатской жизни Джалилова каждый день памятен и значителен. Но особенно запомнился ему день принятия военной присяги. До глубины души взволновала молодого воина священная клятва. Торжественно повторяя ее слова, Джалилов тогда понял: ничего нет выше присяги! Ведь она велит быть честным, бесстрашным, бдительным, умелым воином, всегда готовым к бою, защищать нашу страну до последнего дыхания, всеми силами души ненавидеть врагов Советской Отчизны.
— Ты, Джалилов, теперь настоящий солдат, — сказал Олесь Гайдамак после принятия присяги.
А Мезенцев от души пожал Усману руку.
Усман вспоминает друзей-однополчан. Перед его мысленным взором всплывают картины солдатской жизни, родная рота, полк.
Каждую весну механизированный полк выезжает в лагерь километров за пятьсот, в леса. Возвращаются все поздней осенью, густо загоревшие на солнце, в выцветших и потемневших от пота гимнастерках, еще больше возмужавшие, физически закалившиеся.
Для молодых солдат лагерь с его бесконечными походами, тревожными ночами представлялся — особенно поначалу — суровым испытанием.
Не каждому удалось с первого дня твердо войти в армейскую жизнь. Труднее всех, пожалуй, было Мезенцеву. Он в отделении держался особняком.
Из всей солдатской науки Мезенцев выделял боевую стрельбу. Тут как бы с глазу на глаз сталкиваешься с противником. Попадешь или не попадешь? Кто кого? Промажешь, пеняй на себя. Но стрелять приходилось редко. Командир роты капитан Степанов на огневой рубеж не допускал всех подряд. Он говорил: «Изучи оружие, овладей теорией стрельбы. Зря жечь патроны не позволю». Лично сам проверял каждого солдата.
Попав на огневую позицию, Виктор испытывал нетерпение. Из трех патронов один уже был дослан в патронник. Не промазать бы...
Перед стрелками открывалось широкое поле, поросшее полынью и сурепкой. На темноватом фоне ясно выделялись грудные мишени, наклеенные на фанерные щиты. Справа от Мезенцева, слившись с землей, лежал Усман. Он, как и Мезенцев, старательно укладывался, примеривался на огневой позиции. От напряжения слезились глаза, немели руки. Усман не видел отчетливо темного круга мишени, а лишь угадывал его. Полежав несколько минут на одном месте, солдат почувствовал ноющую тяжесть в ногах.
Усману легко давалась теория, но когда дело доходило до практических стрельб, он забывал советы и наставления; ожидая выстрела, жмурился, а то и вовсе закрывал глаза. Капитан Степанов посоветовал командиру отделения прибегнуть к хитрости: незаметно вложить в карабин Усмана холостой патрон.
Усман продолжал тренировку, ничего не подозревая. И вот когда он, прицелившись, плавно нажимал на спусковой крючок, вдруг хлопнул выстрел. Усман обалдело взглянул на Перцева; уловив в его глазах хитрую ухмылку, догадался, в чем дело. Вместе с тем Джалилов почувствовал, как в его сознание вошло что-то новое, вошло прочно, вытеснив ощущение ложной боязливости выстрела.
— Разрешите еще патрон? — попросил солдат.
Так Усман преодолел свою слабость. Об этом успехе он рассказал секретарю комсомольской организации Олесю, и тот громогласно назвал младшего сержанта Перцева доктором стрелковых наук.
Олесь всегда находил в себе силы с юмором и дерзостью встречать трудности и невзгоды, которых так много бывает в дальнем жизненном походе каждого человека.
Никто его не видел унывающим. Вместе с карабином он на вооружении постоянно имел острую шутку, веселый рассказ, комсомольскую песню.
После каждого выстрела солдаты прикидывали на глаз: перелет или недолет? Вправо или влево? Каждому хотелось удивить других своей меткостью.
Отстрелявшись, они поднялись и широким шагом двинулись к мишеням. Мезенцев шел хмурый, расстроенный. «Неужели промазал?» Гайдамак улыбался, он даже ухватился было за какой-то мотивчик, пробубнил себе что-то под нос. Рядом сосредоточенно, почти торжественно шествовал Усман. На лице его, успевшем почернеть от солнца, сильно выделялись белки глаз, сверкали густые зубы, похожие на продолговатые зерна кукурузного початка. Джалилов в душе ни на минуту не разлучался со своей Хатичахон. Она безмолвно, но верно сопутствовала ему повсюду. Усману казалось, что и сейчас вместе с ним Хатича идет осматривать мишень, как ходила на колхозное поле. Как стреляли, посмотрим, Хатичахон. Что-то есть. Так, так... Ого! В черном кругу дырки.
— Отлично, Джалилов, — командир взвода лейтенант Забродин очертил пробоины красным карандашом.