За пару недель до этого дня всех курсантов обязали сдать кровь, по двести граммов с человека. После дармового кровоотсасывания, не предоставив положенных в таких случаях масла, чая, сахара и обязательного отдыха, голодную, уставшую роту загнали в полковой наряд. Первый взвод в полном составе заступил на кухню, самый тяжёлый наряд в полку. И ничего, никто не упал, не потерял сознания, хоть и мыли посуду, и чистили картошку, и выносили тяжеленные баки с отходами до трёх часов ночи. Всё это скажется много позже, а пока курсанты о здоровье не думали. Впрочем, если учесть, что пришлось пережить тем, кто служил до и после них, в сороковые и восьмидесятые-девяностые... Наверное, тем солдатам этот случай покажется сущей чепухой, шутливой гримасой счастливого, мирного и относительно сытого времени, когда уже успели "отойти" от войны Отечественной и не могли даже предположить войну Афганскую, и тем более Чеченскую...
Валера Каретник откусил конец недокуренной сигареты и, передав его Елсукову, прикемарил на боку, подложив под голову пилотку. Во сне он шевелил губами, не то жевал, не то говорил что-то про себя. Конечно, главе семьи не место в солдатском строю, во всяком случае, в мирное время. Ведь семья сама по себе предполагает мирное сосуществование, а Армия... Армия, чья сила многократно превышает уровень необходимый для обороны - это висящее ружьё, которое рано или поздно выстрелит. Она обречена выплеснуть избыток мощи.
Володя Кручинин тоже дремал, закинув руки за голову, расстегнув гимнастёрку на широкой груди - прямо богатырь на привале. По мере того как уходила усталость, его вновь стал донимать голод и Володя довольно скоро проснулся. Инстинкт побудил его зорко вглядываться в траву, в надежде обнаружить то, что тут же можно съесть. Но ничего поблизости не было: щавель на поляне не рос, а для ягод ещё рано. Здесь не росли даже стелющиеся кустики, которые должны были через пару-тройку недель зачернеть черникой. Их ещё зелёные ягоды надо было искать дальше в лесу. Сейчас бы Володя, конечно, и зелёными не побрезговал, да и риска немного - его желудок переварил бы что угодно. Но идти в лес он не мог, ведь он старший группы и их уже скоро должны позвать.
Именно Кручинин первым услышал посторонний, не лесной и не полигонный звук. Подняв голову, он стал всматриваться поверх травы... Да, так и есть, кто-то со стороны противоположной полигону приближался к поляне. Эти кто-то разговаривали и то были голоса, от которых, вырванные из естественной своей жизни, парни уже поотвыкли - то переговаривались женщина и ребёнок.
Володя негромко свистнул, привлекая внимание остальных:
- Эй, ребята, кажись кто-то идёт.
Елсуков и Пушкарёв насторожились и тоже стали смотреть туда, откуда доносились голоса.
- Вроде баба с пацанёнком,- хрипло прошептал угличанин Пушкарёв, нескладный костистый парень с рябым лицом.
Вовчик Митрофанов тоже вышел из футбольного полузабытья и приподнял, едва начавшую отрастать редкой стоячей шевелюрой, белёсую голову.
- Дед, кончай на массу давить. Слышь, баба сюда идёт,- чуть повысил голос Пушкарёв, стремясь разбудить всё ещё дремавшего Каретника. Тот вздрогнул, открыл глаза и, согнав с себя каких-то лесных насекомых, тоже, хоть и с явным недовольством, вернулся из сновидений в реальность.
6
Они лежали, словно в засаде и ждали. Что для молодого человека может быть интереснее женщины, тем более, если он заперт в границах части и почти их не видит? Из всего взвода женат был один Каретник, остальные на гражданке самое большее имели подружек и, как это тогда называлось, "ходили" с ними. "Хождение", вовсе не означало физическую близость, а всего лишь включало поцелуи, от невинных до "взасос", объятия, проникновения под платье девушки, от осторожных до наглых, но не более того. В общем, до сексуальной революции ещё было далеко. Но и в рамках общепринятого и дозволенного преуспевали не все. Хотя, если послушать хвастливый брёх отдельных особей, того же явно сексуально-озабоченного Пушкарёва, то он до Армии только и делал, что "зажимал" девчонок, а то и похлеще. О том, что "похлеще", Пушкарёв многозначительно умалчивал - скорее всего, он просто боялся врать в той области, в которой его могли уличить во лжи. Тем не менее, на перекурах он постоянно находился в центре внимания, его слушали с открытыми ртами и вожделенными взорами.
На поляне первым появился ребёнок, мальчик лет пяти, в белой шапочке-панаме и коротких штанах на лямках. Лес был без кустарника и зарослей, нечто среднее между лесом и рощей и в нём можно гулять, не особенно опасаясь поранить голые руки или ноги.
- Мама, мама... смотли какую я полянку нашёл класивую!- радостно закричал мальчик отставшей матери.
Курсанты, затаив дыхание, ожидали появления женщины, причём женщины молодой, на что указывал, и уже хорошо слышимый голос, и возраст ребёнка. Мальчик сгорал от нетерпения вбежать на поляну, в траву, доходившую ему, где до пояса, а где и выше, но он медлил чего-то опасаясь. Невидимая пока ещё мать, тоже его предупредила:
- Тима, подожди меня... осторожнее, смотри под ноги!
- Мам, иди сколее!
Наконец из-за деревьев показалась и она....
В те годы Советский Союз жил отгороженный от "тлетворного" влияния Запада так называемым "железным занавесом". И со всеми прочими атрибутами "сладкой" капиталистической жизни, был избавлен и от тотальной голливудской кинопропаганды, где наряду с пресловутым американским образом жизни, навязывался и определённый тип женской красоты - англосаксонский. Любая медаль имеет две стороны, так и тот занавес. Благодаря ему советские люди в семидесятых ещё не ведали, что красивая женщина или девушка - это обязательно 90-60-90, непременно рослая, худая, без намёка на животик... Увы, у большинства дремучих русских мужчин были иные понятия о женской красоте, в том числе и у молодых.
Наиболее откровенно эти вкусы во взводе проповедовал страхолюдный хвастун Пушкарёв. Когда кто-то из курсантов касался женской темы, он обязательно перебивал говорившего вопросами типа: "А как у неё за пазухой, набито? ... А как у неё задок-то, подержаться есть за что?..."
Вышедшая на поляну женщина отвечала всем этим запросам. Смотрелась она никак не больше чем на тридцать лет. Они с сынишкой, искали ещё редкие в это время грибы, в руках женщина несла небольшую корзинку. Кроны деревьев, преимущественно осин и берёз, не сплетались вверху в единую лиственную преграду солнечным лучам, что позволяло вместе с воздушными принимать и солнечные ванны. С учётом этого она и оделась. Так ходили женщины у себя на дачах, да она, видимо, и была летней обитательницей дачного посёлка, что располагался примерно в километре от границ полигона. На женщине не было платья и юбки тоже. Ярко-голубые трусы от купальника туго облегали широкие бёдра, оставляя солнцу и глазам курсантов очень полные, ещё не тронутые загаром ослепительно-белые ноги. Глаза притаившихся буквально разбегались от обилия точек притяжения и то, на что прежде всего смотрят, когда женщина в одежде, лицо, сейчас привлекало наименьшее внимание. На женщине ещё имелась мужская рубашка, не сходившаяся у неё на груди и животе и застёгнутая лишь на одну пуговицу, как раз под грудью. Всё: бёдра, грудь, живот волнующе сотрясались при движении, неспешном, горделиво-спокойном.