— Наконец-то, — сказал он. — Созрел. Я тебе давно говорил и, сам понимаешь, я — с тобой. Раскорячился дедушка наш, всю дорогу перекрыл. Гнать его надо! Причем учти… — артист взял паузу, после которой его прорвало. — Речь идет не только о том, чтобы изгнать худрука — это мы сделаем, не вопрос — а вот что будет после изгнания? — Он приблизил голову к завлиту, зашептал громким шепотом, как трагик, и у завлита высыпали мурашки страха… — Я веду речь о госперевороте, о практическом захвате театра. Дело романтическое, высокое, заводное — героическое!
Грандиозность замысла приподнимала над землей. Блин, изумился завлит, опять Шекспир!
— Захват — в каком смысле? — испуганно спросил он.
— Не можем мы ждать пока минкультуры назначит нам нового худрука. Мы должны сами решить этот вопрос…
Завлит более не задавал пустых вопросов, его нетерпение сквозило в глазах, в нетерпеливом покачивании головы, в пальцах, крутивших пустую рюмку…
— …Очень просто, — продолжал Саустин. — После переворота образуем худсовет.
— Хунту?!
— Художественную хунту. Я стану главным режиссером, Вика — главной звездой…
— А я? — не стерпел завлит.
— С тобой тоже все просто. Ты станешь худруком.
Худруком? Я? Идея была столь неожидана, что поначалу не вошла в завлитовскую голову. Следовало выпить и осмыслить.
Выпили и осмыслили.
Осинов осмыслил быстро и сразу, и с благодарностью решил, что Саустин первый, кто по достоинству и справедливо оценивает его профессиональные качества. Наконец-то, хоть кто-то, хоть когда-то, и абсолютно он прав. А раз так, то хунта так хунта! И действовать надо по Шекспиру, читай и действуй, у него уже все написано.
Он сказал «спасибо», пожал протянутую руку и быстро подумал о том, что по иронии и подлости судьбы в этой выбитой у чиновников и подаренной худруком артисту Саустину квартире рождается заговор против самого благородного дарителя. Сложна жизнь, успел подумать завлит, сложна, непредсказуема, прекрасна и шекспирообразна. Подлость обратная сторона благородства и хороших дел, подумал завлит и не забыл подумать о том, что сам в этой подлости участвует. Иногда случается, в оправдание себе подумал он, снова призвав на помощь Шекспира и мировой репертуар. Подлость Гамлета, умертвившего Розенкранца была задумана для того, чтобы в пьесу, то есть в жизнь, снова вернулось благородство…
— Спасибо, — еще раз вслух подтвердил завлит и передохнул, чтоб справиться с одышкой. — Но как, как с ним бороться — вот мне что скажи? С чего начинать? Не могу же я завтра явиться в театр и сказать ему, что пьесы не нашел? Растопчет.
— Растопчет…
— А как?
— Не знаю.
Саустин задумался, встал и распахнул форточку — снежинки зарулили в квартиру и напомнили о зиме. Саустин шумно всосал холодный воздух, закрыл глаза и втянул живот. — Хатха-йога, — бросил он полушепотом.
Саустин отрешился от мира, перенесся в Индию и превратился в гималайского йога. Ледяные Гималаи ступили в московскую комнату, их поднебесный смысл и высокий зов необозримого пространства. Шамбала. Снег. Холод. Вечная и чистая душа предтеча любого открытия.
Осинов впервые присутствовал на сеансе и потому с любопытством наблюдал. Он знал, что в последнее время артист увлекается древним учением и считает, что индусы помогают сосредотачиваться, работать над образом и рожать идеи. Действо началось, непродвинутому Осинову было немного смешно, но он терпеливо ждал и смотрел на друга с верой, надеждой и любовью — а вдруг чудеса индийские соединятся с вечным русским поиском?
Саустин вдыхал и выдыхал, шевелились, разгоняя пыль, легкие занавески, время неслось вперед, время обещало высокие откровения. Наконец, Саустин тесно выдохнул сквозь плотно сжатые губы и решительно вернулся к столу.
— Ну? — не терпелось завлиту.
— Просветление не произошло, — признал Саустин. — Придумалось только одно.
— Что?
— Нейтрализовать.
— В каком смысле?
Большой палец правой руки Саустин настроил острием вниз, в землю, что с древнеримских времен означало только одно. Осинов встрепенулся от ужаса и злого восторга.
— Ты чего? — зашептал он. — Серьезно?
— Более чем.
— Ну, блин, у тебя и йоги! — удивился Осинов. — Прямо вот так, натурально?
— К сожалению, на это йоги неспособны. Символически. Морально. А, если серьезно, ничего я от них не словил.
— Как же так? — не понял Осинов.
— В российских проблемах йоги не пляшут.
— Слабосильные они, — расстроился завлит. — Не Шекспир.