— Пошла посмотреть, подоила сегодня Саби корову или нет, хочу завтра отнести Мише молока… — Армена разбудил оживленный голос Сары. — Саби — моя сводная сестра, они с мужем Гамром живут через шесть улиц от меня, она мне всегда помогает, хорошая девочка, очень способная, мечтает стать знаменитой певицей. Поет она чудесно, особенно когда выпьет… Армен, ты что, спишь?
— Нет-нет, — невольно стал оправдываться Армен и в темноте улыбнулся. — Я просто задумался…
— Не думай, все будет хорошо, — поднимаясь по ступенькам, сказала Сара. — Сейчас я уже знаю здесь всех влиятельных людей, мы обязательно найдем тебе какую-нибудь работу… Ну, ты, наверное, мастер… — толкнув дверь, добавила она, как показалось Армену, с едва уловимой лукавой насмешливостью в голосе. — Я скажу Скорпу, он поможет. Скорп — архитектор Китака, бог и царь нашего города, все дела проходят через его руки, мне он не откажет, — с таинственной улыбкой заверила Сара. — Иди в гостиную, чувствуй себя как дома…
Сара включила свет. Армен удивился: коридор был такой узкий, что двоим не разминуться. На низком грязном потолке и по углам темнела паутина, а в старом, подгнившем полу зияли щели. В доме стоял устойчивый влажночесночный запах, к которому примешивался приторносладкий аромат женских духов.
— Да, а где же твой испорченный замок?.. — смутившись, спохватился Армен и так поспешно повернулся к двери, точно собирался сбежать.
На затворе двери висел тяжелый грубый металлический замок, в котором торчал такой же грубый ключ. Замок был старый и ржавый, и не верилось, что им когда-то пользовались.
— У тебя есть постное масло? — спросил Армен. — Принеси, попробую что-то сделать…
— Оставь, это не к спеху, — мягко сказала Сара. — Потом попробуешь, давай сперва перекусим. У меня в глазах темно от голода…
Она взяла сумки, вошла в гостиную и скрылась за какой-то занавеской.
— Представляешь, за весь день у меня не было ни одной свободной минуты, чтобы что-то бросить в рот, — объяснила она оттуда.
Армен прошел к противоположной стороне стола и сел на самодельный стул без спинки. Гостиная, служившая, по-видимому, одновременно и столовой, и спальней, представляла собой небольшую продолговатую комнату с побеленными известью стенами и была разделена на две части свисавшей до пола розовой занавеской. Напротив стояла скромная незастеленная деревянная кровать. В комнате была еще высокая и тоже грубо сколоченная тахта, покрытая выцветшей, похожей на войлок тканью, а рядом — широкий и низкий комод, на котором бойко стучали старые металлические часы, показывавшие ровно полночь. Над тахтой, примерно по центру стены висела взятая в рамку фотография пожилого человека с густой и длинной бородой; может быть, отца Сары, хотя никакого сходства между ними Армен не уловил…
Опершись локтями о стол, Армен зевнул, вскинув голову, и внезапно его охватила такая глубокая печаль, что даже сердце заныло. Все показалось ему бессмысленным и нереальным: сам он — как бы мужчина, Сара — как бы женщина, лачуга — как бы дом, свет — как бы освещение, стол — как бы мебель… Все это иллюзия, ночной мираж, их в действительности нет… Армен криво улыбнулся, и взгляд его остановился на стоявшем чуть боком к нему зеркале, в котором отражалось детское лицо. Он удивился тому, что только теперь заметил зеркало и, повернув голову, обнаружил маленькую фотографию, с которой на него смотрел мальчик лет десяти-двенадцати с грустным и, как показалось Армену, отмеченным печатью близкой смерти личиком. Очевидно, это и был больной сын Сары Миша с ангельски кроткими чертами и по-взрослому сосредоточенным взглядом. На миг Армен представил себе его лежащим в одиночестве в полумраке больничной палаты, и ему подумалось, что, в сущности, мальчик уже мертв и он присутствует сейчас на его поминках…
— Извини, я немного замешкалась… — услышал он делано бодрый голос Сары.
Зажав под мышкой графин с вином и держа в руках тарелки с закуской, она вышла из-за занавески и плавно приблизилась к столу. Она успела переодеться: на ней было короткое домашнее платье, легкое и широкое; иногда распахиваясь, оно подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры. Ставя кувшин на стол, она наклонилась, и взгляд Армена невольно упал на ее обнаженные груди в разрезе платья; они были так близко, что ему показалось, будто он чувствует их трепет и аромат. И на какое-то мгновение он погрузился в ту глубокую и замкнутую тишину, которая обволакивала его на краю полного теней ущелья у родного села, когда он трогал ладонью извилистые морщины горячих скал, склонившихся над бездной. Он беспокойно шевельнулся, и Сара уловила смысл этого движения: губы ее тронула лукавая улыбка… И Армен почувствовал в груди неожиданную щемящую боль: ему показалось, что он изменяет неизвестному, но бесконечно любимому и родному человеку. Потупив глаза, исполненный отвращения к самому себе, он сморщил лоб и еще ниже наклонил голову к столу.