Мацун
Как я уже говорил, между мной и моим младшим братом Грантиком всего два года разницы. Что и говорить, не намного он меня младше, но факт остается фактом, и об этом не следовало забывать ни нашим бабушкам, ни нашим приятелям и ни тем более самому Грантику.
Был жаркий летний день. Мы с Грантиком рыли канавки для дождевой воды в саду. Увлеченные этой работой, мы не заметили, что солнце уже давно в зените и все живое — собаки, куры и даже насекомые — попряталось от жары в тени навесов, деревьев и кустов.
— Геворг! Грантик! Где вы? — Это звала нас Мец-майрик.
— Здесь! — в один голос закричали мы из-за тутовых деревьев.
— Идите есть мацун!
Вы никогда не пробовали в жаркий летний день свежий, холодный мацун, заквашенный в глиняных крынках? Поверьте, ничто на свете так не утоляет жажду и голод, как это густое жирное молоко, заквашенное в глиняной посуде и оставленное на всю ночь на холодном земляном полу! Вот почему мы с Грантиком не заставили себя просить второй раз, а, мгновенно бросив лопаты, побежали на веранду.
— Это — тебе, а это — тебе, — сказала Мец-майрик, поставив передо мной и Грантиком по крынке мацуна.
Крутые глиняные бока крынок запотели и влажно поблескивали на свету.
Грантик, не теряя времени, придвинул к себе мацун поближе и стал есть его ложкой, а я не притронулся.
— А ты чего ждешь?
Я молча и угрюмо уставился на стоявший передо мной мацун, с недовольным видом дернул плечом и головой.
— Почему ты не ешь? — с тревогой в голосе спросила Мец-майрик. — Уж не заболел ли ты, Геворг-джан? Ты же любишь мацун.
— Не хочу.
— Но почему же?
Я поднял на нее глаза:
— Сколько мне лет, Мец-майрик?
— Одиннадцать, — с недоумением ответила бабушка.
— А сколько Грантику?
— Девять.
— Тогда почему и мне и ему по одинаковой крынке мацуна?
Мец-майрик растерянно заморгала:
— А разве тебе этого мало?
— Мец-майрик, тут дело не в том, мало мне этого или много, — терпеливо разъяснял я, — дело тут вовсе не в количестве мацуна. Ты вот лучше скажи: кто из нас старший?
— Ну, ты…
— Если я старше, то, значит, мне, как старшему, полагается большая крынка мацуна, а Грантику — маленькая.
— Да ведь тебе большую не съесть! — воскликнула бабушка. — В ней же больше литра!
— Нет, съем. Если Грантик съедает пол-литровую крынку, то я смогу литровую, — настаивал я.
Мец-майрик секунду или две смотрела на меня удивленными глазами, потом, махнув рукой, пошла в кладовку, принесла огромную крынку мацуна и поставила передо мной.
— На вот тебе большую крынку, но смотри: если не съешь — вылью тебе на голову, — сказала Мец-майрик и, подняв на плечо большой медный кувшин, пошла к роднику за водой.
Доказав свое несомненное старшинство, я с удовольствием придвинул к себе огромную посудину и стал с аппетитом есть мацун, чувствуя на себе взгляд Грантика, в котором — честное слово! — я прочел не то уважение, не то восхищение.
Грантик уже съел свой мацун и с любопытством смотрел на мое единоборство с огромной крынкой. Ибо это было настоящим единоборством: я с трудом глотал мацун и уже жалел, что пожадничал. А с другой стороны, я старший и, как вы уже несомненно заметили, не терпел, когда другие не хотели этого замечать.
— Ага, больше не влезает? — спросил Грантик насмешливо.
Положив ложку на стол, я с показным равнодушием пожал плечами, не удостоив его ответом.
— Давай ешь, а то Мец-майрик вернется и наденет тебе на голову крынку, — уже откровенно смеясь, сказал Грантик.
Этого еще не хватало! Чтобы мне, старшему, советовали, как поступать! Будто я сам не знаю!
— А зачем ей это делать, я и сам могу, — сказал я и вылил остатки мацуна себе на голову.
Грантик в изумлении открыл рот.
— Закрой рот, а то воробьи залетят, — сказал я.
— Ну и ну! — воскликнул Грантик.
Я сидел, чувствуя, как прохладный мацун льется мне за воротник, стекает по лицу вниз, прямо на грудь. Хотите — верьте, хотите — нет, но в такую жару, какая стояла в тот день, это было даже приятно. А если бы и нет, все равно я не показал бы виду перед таким пацаном, как мой младший брат! А в том, что я его поразил, можете не сомневаться: он так и сидел, словно лишился дара речи, до самого прихода бабушки.
Нужно ли мне рассказывать, как рассердилась Мец-майрик, когда, вернувшись с родника, увидела, что я сижу на деревянной тахте, облитый мацуном.