— Геворг-джан, ты же знаешь, что от него уже полгода нет писем. Вай, ослепнуть бы мне, неужели моего мальчика ранили и он в госпитале?! — всплеснув руками, горестно воскликнула Мец-майрик.
— Бабушка говорит, что от дяди уже полгода нет писем и что пусть она ослепнет лучше, если его ранили и если он в госпитале, — добросовестно перевел я.
— А какой он из себя? — спросил старшина.
Я перевел.
— Весь такой черненький, высокий, — сказала Мец-майрик, не отрывая глаз от лица старшины.
Я перевел.
— И широкоплечий? — спросил старшина.
— Да, сынок, широкоплечий, — радостно закивала бабушка, когда я перевел ей его слова. Она все так же неотрывно глядела на старшину. — А уж сильный какой, ну прямо как лев.
Я перевел.
— Глаза черные, большие? — продолжал расспрашивать старшина.
— Да, сынок, да, — все больше и больше радуясь, кивала Мец-майрик.
— И волосы вьются? — спросил старшина.
Мец-майрик нетерпеливо несколько раз кивнула: мол, да, да, да…
— А как же, конечно, встречал! — широко улыбаясь, воскликнул старшина. — Так ведь он был командиром нашей батареи! А уж так воевал, так воевал — и впрямь был храбрый, как лев.
Я, пораженный словами старшины, молча уставился на него.
— Ну, чего ты, Геворг, смотришь на меня? — спросил старшина. — Переведи бабушке своей то, что я сказал.
— Так ведь… дядя Ванес, командира вашего звали Рубеном, — отведя взгляд от лица старшины, проговорил я. — А моего дядю — Суреном… И ему не девятнадцать, а уже двадцать пять…
Мец-майрик тревожно переводила глаза с моего лица на лицо старшины.
— Нет, нет, я теперь припоминаю. Его звали Суреном, — прервал меня старшина. А потом уже тише: — Ну как ты не понимаешь, малец, а?..
— Геворг, о чем вы там говорите? — нетерпеливо сказала бабушка. — Так встречал Ванес твоего дядю?
А у самой глаза такие, такие… Я не выдержал и выпалил одним духом:
— Да, Мец-майрик, дядя Ванес встречал его на фронте, нашего дядю. Он был командиром и воевал храбро, как лев!
— Я так и знала, что он будет храбро воевать. — И у нее лицо просветлело, успокоилось. Тревоги как не бывало в глазах.
— И еще скажи бабушке, что победа над фашистами не за горами. Наши теперь уже освобождают соседние страны, а потом двинутся на Берлин. Некогда писать сейчас домой. Вот так и скажи, дружок, — закончил старшина и потрепал меня за волосы.
Я перевел бабушке его слова.
После этих слов лицо Мец-майрик стало совсем веселым.
— Спроси Ванеса, — сказала она, — может, он еще хочет каши, а? Пусть не стесняется, на дне казана еще есть.
— Бабушка говорит: ешьте еще, она наскребет.
Старшина рассмеялся и сказал:
— Ей-богу, больше не хочу. Наелся во-от так. — Он провел правой рукой себе по горлу.
Я перевел бабушке все, кроме слов «ей-богу». Я просто не знал, как их перевести, да мне думается, это и неважно было. Главное — передать суть. Хотел я от себя сказать старшине, что любимое занятие нашей бабушки — это кормить всякого, кто попадет к ней в руки. Но потом передумал: к чему распространяться о слабостях своих близких?
Но тут старшина встал, сказав, что уже поздно и ему надо идти. Прощаясь, он низко-низко поклонился бабушке, еще раз сказал «спасибо» и вышел.
Помазок для старшины
Тихий вечерний час.
Мец-майрик, отпустив обед последнему колхознику, садится подсчитывать крохотные талончики, которые она отрезает от продовольственных карточек.
Мы же с братом, не найдя себе никакого занятия, без всякой цели слоняемся около кухни…
Подъезжает со скрипом арба, запряженная парой красновато-коричневых быков, и останавливается перед распахнутыми дверьми кухни. На козлах сидит рыжеусый возница с длинным ивовым прутом в руке.
— Ахчи Машок! — кричит он, легко спрыгивая на землю. — Выйди-ка наружу, продукты привез!
— Хорошо сделал, что привез, Тигран-джан, хорошо сделал, — отвечает Мец-майрик, выходя из кухни.
— Суп-муп еще есть? — спрашивает Тигран.
— Почему нет, миска-другая осталась, входи, поешь, — отвечает Мец-майрик, и оба входят в открытую дверь кухни…
Каждый день под вечер Тигран доставляет сюда из села продукты, из которых Мец-майрик на следующий день стряпает обед для тех, кто работает в поле.
Тигран — высокий, сутуловатый человек, в черной барашковой шапке, из-под которой неожиданно голубеют ясные глаза. Пожалуй, самое примечательное в нем — это его длинные пушистые усы ярко-рыжего цвета. У этих усов одно поразительное свойство: они как бы служат барометром его настроения.