— Вай, свет глазам твоим! Стало быть, черная бумага пришла по ошибке? Вай, какое это счастье!
— Что-что! — крикнула какая-то женщина, проходившая мимо распахнутой настежь калитки. — Значит, Сурен жив и черная бумага оказалась ошибкой?
Изумлению моему не было предела: ведь я считал, что тайна черной бумаги известна лишь мне, Грантику да сельскому почтальону. В глубоком недоумении я взглянул в лицо хромому Андронику. Он поспешно отвел глаза в сторону.
— Э-э, что вы тут все толкуете про какую-то черную бумагу? — удивилась Мец-майрик. — Не такого сына я родила, чтобы его смогли одолеть фашисты! Я и не сомневалась, что рано или поздно получу от него письмо!
— Вай, ахчи, ахчи! — спохватилась вдруг тетушка Сопан. — Забыли про лаваши!
И она бросилась к тондыру. Я тоже кинулся туда.
Несколько лавашей сорвалось со стенок и лежало на дне, в золе, а остальные, с отставшими краями, все еще румянились на стенках, правда, готовые каждую минуту шлепнуться вниз. Тетушка Сопан ловко подцепляла лаваши крючком, вытаскивала их из тондыра и раскладывала на белом холсте. У меня слюнки потекли, до чего вкусно запахло свежеиспеченным хлебом.
— Андроник, Сопан, Мариам, угощайтесь! — весело сказала Мец-майрик. — А ты куда идешь, Сиран? — обратилась она к женщине, которая шла мимо нашего двора, но, услышав про счастливую весть, зашла поздравить бабушку. — Давай тоже угощайся! Геворг, сбегай за сыром.
Я вынес из дому овечьего сыру на тарелке, а тетушка Сопан, вспомнив, что у нее есть полдюжины круто сваренных яиц, побежала за ними. Скоро она вернулась, неся яйца, а с нею вместе — две соседки.
— Свет твоим глазам! — сказали они Мец-майрик и поставили на растянутый по земле холст глиняный кувшин с вином и миску с солениями.
Калитка была открыта настежь, и каждый, кто проходил мимо, увидев, что у нас шумное веселье, присоединялся к кефу — пиршеству, и все радовались, что черная бумага оказалась ошибочной. А я уже ни капельки не сомневался, что про нашу с Грантиком тайну знали все-все в селе, кроме Мец-майрик.
— Дядя Андроник, откуда все узнали про черную бумагу? — улучив момент, спросил я.
— Я и сам удивляюсь, — ответил он, смутившись. — Понимаешь, я только рассказал об этом своей жене и никому больше, честное слово…
Стемнело, звезды высыпали на черный небосвод, а люди все приходили и приходили. И каждый приносил с собой что-нибудь вкусное, садился в кружок вокруг холста, прямо под открытым августовским небом. Все ели, пили и радовались, что скоро, очень скоро наступит день, когда фашистов побьют окончательно и наши односельчане с победой вернутся домой.
Было уже очень поздно, и свет догорал в керосиновом фонаре, подвешенном к ветке тутового дерева, когда в калитку вошла нани.
— Ахчи Машок, свет твоим глазам! — сказала она и — вы не поверите! — подошла к Мец-майрик и обняла ее так, словно они никогда-никогда не ссорились, а были закадычными подругами.
— Садись, Сона, садись, угощайся свежим лавашем и сыром, — сказала Мец-майрик, усадив ее на коврик рядом с собой.
Потом, подняв голову и заметив, что мы с братишкой клюем носами, подошла и сказала:
— Геворг, Грантик, идите в дом и ложитесь спать. Завтра с восходом солнца отправитесь в путь — за вами приедет Тигран на арбе и отвезет на станцию.
На следующий день утром мы с братом попрощались с нашими бабушками на станции, сели в поезд и отправились в город, к разведенным родителям.
