6
Помню утро одного из тех первых дней. Серость за окном предвещала грозу, которая разразится к вечеру, как и всю прошлую неделю. В комнате было непривычно тихо: Адриана с малышом спустились к вдове, жившей на первом этаже, мальчишки разбежались по своим делам, и дома остались только мы с матерью.
– Ощипай цыпленка, – велела она, протягивая мне мертвую птицу, которую держала за лапы, головой вниз. Должно быть, кто-то специально поднимался к нам, чтобы ее принести: я слышала голоса на лестничной площадке и слова благодарности. – Потом выпотрошишь.
– Как это? Я не понимаю.
– Ты же не станешь есть его прямо так, а? Сперва нужно перья повыдергать, потом разрезать да кишки достать, – объяснила она, слегка встряхнув тушку.
Я отступила на шаг назад и опустила голову.
– Не смогу, меня стошнит. Лучше приберусь.
Не сказав больше ни слова, мать мазнула меня взглядом, потом с глухим шлепком бросила тушку в раковину и стала яростно обрывать перья.
– Эта, небось, и цыпленка-то видела только в тарелке, – шипела она сквозь зубы.
Я же занялась уборкой: это было не сложно, а как управляться с прочей работой по дому, все равно не знала, все казалось слишком непривычным. Из кухни время от времени доносился хруст разрубаемых костей, а я все потела над грязной сантехникой. Долго терла губкой известковый налет, протянувшийся по всему дну ванны, потом открыла кран, чтобы ее наполнить. Холодной водой – горячая почему-то не пошла, а выяснять, в чем дело, мне не хотелось. Наконец закрыла дверь изнутри на крючок и погрузилась в воду. Но стоило потянуться через бортик за мылом, как я почувствовала, что умираю. Кровь отхлынула от головы, рук, груди, они превратились в куски льда. У меня оставалось буквально мгновение на два действия: вытащить пробку и позвать на помощь, но я не знала, как привлечь внимание женщины, которую все еще не воспринимала как маму. Где-то между М и А меня вырвало сгустками кислого молока прямо в уходящую в слив воду. Впрочем, я все равно не смогла бы вспомнить ее имя, даже если бы захотела его произнести, поэтому просто закричала и потеряла сознание.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я очнулась от знакомого запаха подсохшей мочи Адрианы. Я лежала нагишом на кровати, поверх расстеленного полотенца. На полу неподалеку стоял пустой стакан, скорее всего, из-под сахарного сиропа – лекарства, которое мать применяла от любой болезни. Позже (намного позже) в дверях спальни показалась и она сама.
– Не могла сразу сказать, что тебе плохо, а не дожидаться худшего? – спросила он, не прекращая жевать.
– Простите. Думала, это пройдет, – ответила я, не поднимая глаз.
За долгие годы я ее так ни разу и не позвала. С тех пор, как меня ей вернули, слово «мама» вставало у меня поперек горла, будто я жабу проглотила, и та никак не может выбраться наружу. Если мне приходилось срочно обратиться к матери, я пыталась привлечь ее внимание каким-то другим способом: например, брала малыша на руки и щипала чуть выше щиколотки, чтобы он расплакался, а потом, когда она оборачивалась, говорила с ней.
Честно говоря, я давно забыла, как мучила брата, и только сейчас, когда ему уже за двадцать, случайно вспомнила: села рядом с ним на скамейку возле... в общем, дома, где он сейчас живет, и заметила синяк – как раз там, где я тогда их оставляла. Только на сей раз он ударился сам – угол шкафа так часто попадается не вовремя.
За ужином все восторгались сочностью цыпленка. Адриана даже поинтересовалась, не Рождество ли наступило посреди лета. А я разрывалась между голодом и отвращением, вспоминая выпотрошенные кишки, свисающие в раковину поверх немытых после завтрака чашек.
– Бедрышко папе, а второе той, что сегодня грохнулась в обморок, – решила мать.
Но поскольку грудку отложили на завтра, а все прочие части были намного меньше и костлявее, один из братьев, по имени Серджо, сразу же возмутился:
– Раз приболела, пусть ест бульон, а не бедро, – заявил он. – Отдай лучше мне, я сегодня помогал с переездом тем, с верхнего этажа, а ты забрала все деньги, что я заработал.
– И потом, из-за нее пришлось ломать дверь в тубзик, – вскочил другой, нацелив на меня указательный палец. – От этой пигалицы одни неприятности! Почему нельзя вернуть ее тем, у кого она раньше жила?
Но получив подзатыльник от отца, брат сразу сел и заткнулся.
– Я больше не хочу, – сказала я Адриане и убежала в спальню. Через некоторое время та присоединилась ко мне с ломтем хлеба, политым оливковым маслом. Она уже умылась и переоделась, натянув старую, уже давно не по размеру юбку.