— Куда, Верочка?
— На открытие.
— Обязательно.
— Знаете… а меня не могли бы вы взять с собой?
Я отложил газету.
— Конечно, Вера! Поедем! Вадим Петрович?
— Да, да, — кивает он. — Поезжайте. Зайца оставь мне, а в моих санках поезжайте.
Весело обсуждаем этот вопрос. Остановимся у меня в комнате. На вечере долго не задержимся, уйдем пораньше, к полночи успеем вернуться. Если же погода испортится, ночью не поедем, переночуем у меня.
— Ох, господи, я давно собиралась съездить в Кедринск!
Вера исчезает в спальне, вскоре появляется в туфельках, в узком черном платье. Волосы собраны пучком на затылке. Не глядя на нас, она прошлась по комнате. Останавливается передо мной.
— Ну, как?
Я увидел перед собой не милую красивенькую девочку, а взрослую девушку. Замечаю, как осторожно взглянул на меня Вадим Петрович. Мне становится неловко, будто меня уличили в чем-то гадком. Чтобы скрыть смущение, я потягиваюсь, даже стараюсь зевнуть.
— Очень, очень хорошо, Вера.
— Вот так я и поеду. Хорошо? Только знаете, Борис, давайте отрепетируем глаза. Надо, чтобы они не очень щурились и не очень раскрывались.
Остаток вечера занимаемся репетицией.
— А так?
— Чуть пошире открой.
— Так?
— Так хорошо.
Когда отец и дочь затихли в спальне, я лежу на диване, заложив руки под голову. Я понял, что люблю Веру. Но каково ее отношение ко мне? Долго я лежу, прислушиваюсь к тишине. Спит ли она? Нет? Засыпаю с мыслью, что завтра пораньше разделаюсь с делами, приеду в домик, когда Вадим Петрович еще будет в лесу. Но пораньше приехать не удается. Волховской не пожелал, чтобы зимой сделали малярные работы в коровнике. Принимает его без малярки. Он, Алексей и еще четверо мужиков — комиссия. Все они прекрасно знают, как велась работа, но для порядка несколько раз обходят молча вокруг строения. Топчутся у кормушек, измеряют ширину стойла. Наконец приходят в молокосливную. Здесь собрались все поспеловцы возле печки.
Волховской опускает свою тушу на скамейку. Мужики присаживаются напротив.
— Ну, так что? — говорит Волховской, помолчав, глядя на членов комиссии.
Алексей переступил с ноги на ногу и молчит. Мужики переглянулись.
— Какие будут замечания?
Молчание.
— Что ж молчите? Семен?
Семену лет пятьдесят. Он снимает зачем-то шапку, приглаживает волосы ладонью. Снова покрывает голову.
— Да что ж, Николай Никитич, что ж тут говорить… Все сделано согласно проектам.
— Проектам, проектам! Нравится коровник? Принимаем?
Семен усмехнулся.
— Так ведь и денежки заплачены. Чай не даром сделано. А перегонять скотину надо из старого. Там пол совсем просел.
— Значит, принимаем?
— Ну как же…
— А с какой оценкой? Ему, — председатель кивает на меня, — в акте оценку поставить надо.
— Хорошо сделано, чего ж…
— Ну так и решили. Пойдемте акт писать. А вы, ребята, в двенадцать приходите в правление. Колхоз дает обед в честь, так сказать, окончания строительства коровника. — Это он говорит плотникам.
Члены комиссии разом оживились. Еще раз осмотрели коровник, спешат распорядиться о перегоне скотины.
Женщины и девушки несут к правлению кастрюли, тарелки. Узнаю, что колхоз зарезал для угощения кабана и теленка. Акт подписываем в избе Волховского. А ровно в двенадцать я сижу в правлении за столом между Волховским и Алексеем. Двое парней наливают из огромной бутыли в графины спиртное, девушки расставляют графины на столе, Волховской поднимается, он благодарит строителей за хорошую работу. Надеется, что плотники проработают в колхозе еще и так же хорошо. В ответном слове я говорю: строители, конечно, хорошо поработали. Однако если б колхоз не приготовил материалы, не помогал бы нам, то стройка затянулась бы.
Все выпили. Минут десять спустя Волховской наклоняется ко мне:
— Пошли, Картавин, в мою избу. Здесь нам теперь делать нечего. А там поговорим.
Мы уходим. В избе председателя никого нет, но стол накрыт.
— Убежали, должно быть, к Насте… Садись…
У него две взрослые дочери, а матери нет, она умерла три года назад. Дочки в том возрасте, когда отец, как наставник в некоторых вопросах, не пригоден. Он поговорил со своей сестрой Настей, и та просвещает дочерей. Волховской улыбается.
— Ну, мы и одни как-нибудь посидим…
Я спрашиваю, чем там угощают плотников — самогоном?
— Крепкая штука?
— Очень.
— Нет, это не самогон. — Он задумывается, глядя в окно. Вдруг жирное тело его трясется от смеха. Ударяет ладонью по столу.