Однажды меня посадили общаться с дивизией. Слушаешь, что тебе пиликают, сам ключом отвечаешь. Работа не пыльная. Особой ответственности нет. Самолёты по этому каналу не летают. Если что-то пропустишь, то просто по телефону позвонят. Сидел я там недолго. О чём-то очень быстро пообщались с радистом дивизионным. Я же не знал, что с той стороны то ли офицер был, то ли «рубанок» из учебки. Перекинулись информацией. Я пропиликал понятно и доходчиво, понял, что пропиликали нам. Краткий сеанс связи закончился. Сижу умиротворённый, время посекундно и поминутно катится к дембелю. Почти физически ощущаю. Так бывает, когда уже за полтора года отслужил.
И вдруг вместе с катящимся к дембелю сроком моей службы, на приёмный врывается командир роты. Ночью. В форме. Как всегда, подтянутый, затянутый и наглаженный. Из этого форменного великолепия торчит голова. Тоже очень уставная. Причёска стандартная, выбрит до синевы, а вот выражение лица у этой головы мне не понравилось. Судя по направлению взгляда (на меня), я тоже голове не нравился, не нравился задолго до того, как командир меня увидел. Больше всего напрягало то, что я не знал, за что. Прошлое всё уже искуплено. Не кровью, но достаточно честно. Свежего ничего наколбасить не успел… Или успел? Тогда что?
Выяснилось, что успел. За минуту (60 секунд) общения с дивизией я совершил около сорока нарушений связи. Мелочи какие-то. То точку не там в беседе поставил, то не поставил совсем, ещё и кодовые сообщения использовал не по назначению. Использовал двойной смысл военно-морзяночных кодов. Всё понятно передавал, иногда даже очень понятно. Без мата, но совсем не в соответствие с кем-то, кому-то прописанными правилами. А какие нафиг правила? В учебном взводе нас научили принимать морзянку и передавать. А из правил только основам – «Командир всегда прав», «Нельзя срать» и «Нужно шамшить». Служить эти правила помогали, а высококультурно общаться в эфире – нет.
А дивизионный радист – педант, некультурный и человек, далёкий от понятия интеллигентность. И я ему искренне сочувствую. Нормальный, слегка интеллигентный человек, не позволит делать замечания собеседнику, отличающемуся от него культурой воспитания. Так я всё ротному и объяснил. Он внял, но на всякий случай от общения с дивизией меня тоже отстранил. А так как головные телефоны были на длинных шнурах не только у планшетистов, то я ещё и пол в приёмном отделении натёр «до блеска». В полку любой кусочек пола натирали полотёрами. Фича такая полковая, но тогда слова фича не было, поэтому мы это считали бзиком, когда приходилось натирать нам. Когда заставляли мы, то это был не бзик, а укрепление воинской дисциплины. Бзик – это когда отклонение от нормы в сторону паранои есть, но не доходит до однозначного медицинского диагноза. В стадии «склонен».
Это нормально, когда старший смены отрабатывает свои косяки наравне с подчинёнными. Слово подчиненные мне не нравится и даже когда они (подчиненные) у меня случаются, то я старательно стараюсь называть их коллегами и также относиться как к коллегам, немного выделяясь в случае выражения благодарности за проделанное (часто) или порицания за содеянное (реже).
Ещё один выговор я получил за усердие. Однажды, кажется весной, во время отдыха перед сменой, несколько человек подняли и отправили на аэродром – прилетел какой-то офицер, откуда-то. С семьёй и скарбом. На военном, транспортном самолёте. Нам нужно было скарб из самолёта загрузить в машину и с машины выгрузить у крыльца его новой дислокации.
Загрузили, разгрузили и не торопясь пошли в казарму. Не торопясь, потому что спать оставалось минут 10-15. А меня немного то в жар бросает, то в холод. А тропинка мимо санчасти проходит. Дай, думаю, зайду. Зашёл. Температура оказалась чуть выше сорока. Начальник санчасти удивился, что я пришёл сам, пешком. Дал каких-то таблеток, вколол укол и отправил… Нет, не обратно в казарму, а в палату для больных.
Вы даже не представляете, какое это удовольствие – вместо смены попасть в санчасть. Я потягиваюсь, тихонько нежась в полудрёме, а моя смена уже оделась и, вероятно, шагает на ужин. А с ужина – на смену. А я под эти мысли проваливаюсь в сон, немного из него выныриваю и снова проваливаюсь. Нежусь на границе сна и яви.
Конечно, очень хочется просто выспаться, но тогда можно пропустить процесс получения удовольствия от того, что можно спать или не спать, а на смену не надо. А ночью, как только я услышал вопль (этот вопль у нас песнею звался), тут же выскочил на крыльцо покурить. А мимо меня, справа налево – «Где наша линия пройдёт…!». А я такой стою и в любой момент могу вернуться обратно и лечь в кровать. И уснуть. Или снова встать и выйти покурить. Или не уходить, а дождаться, когда другая смена промарширует в казарму.