Как интересно работает человеческий мозг. Я пожалел (делал это не сильно, но часто почти полтора года), что попал в армию, но ни разу не пожалел, что пошёл. С первых дней службы, мои одногодки (это те, которые с одного призыва, вне зависимости от возраста), каждый по-своему, пристально вглядывались в бесконечно далёкий день демобилизации. Кто-то считал дни, кто-то часы. Один даже считал секунды. Наиболее извращённые переводили срок в кружки и литры компотов, чая, кофе, килограммы масла, метры селёдки… Я даже не пытался считать ни в какой системе измерений, ни в компотной, ни в селёдочной. Я знал, что, когда ни будь это закончится. Когда ни будь, но очень нескоро. Вообще, всё заканчивается, и я с возрастом понял, что чем позже «это всё» закончится, тем лучше. Как говорят китайцы «Главная хитрость жизни заключается в том, что нужно умереть молодым, но как можно позже».
А пока армия продолжалась, нас приучали (натаскивали) на принятые в полку правила и порядки. В туалете курить было запрещено, а в курилке нельзя было гадить. С курилкой понятно и все это поддерживали, а в туалете то почему нельзя?! «Потому что!» Такой ответ устроил всех и сразу. Со столь сильной аргументацией не поспоришь. Да мы и не спорили, потому что не спорить нас научили раньше, почти сразу. И курить можно было только в курилке. И руки в карманах штанов держать тоже было нельзя.
Днём поштучно выходить не разрешалось, только в объявленный сержантом перерыв. Перерыв тоже был регламентирован – не более пяти минут. Курящие, которых было подавляющее большинство, делились на две группы. Первая группа бежала в курилку и начинала курить, вторая группа неслась, аки северные олени, в туалет, который располагался метрах в восьмидесяти от курилки. Минуты через две, «северные олени» из туалета неслись в курилку. Курильщики, вытянув руки с сигаретами, выкуренными наполовину, ждали. Бычки передавались наподобие эстафетной палочки. И те, кто только что курил бежали в туалет. А те, кто не курил, прогулочным шагом двигались в туалет и справляли нужду в тот промежуток, когда курильщики обменивались бычками. Все три группы перед окончанием перерыва встречались на крыльце. Вот так весело и бодро проходили перерывы. А, да! Шинели мы не одевали. Не тратили на это время. И ничего. Вчерашние раздолбаи и не очень, у которых, по твёрдому мнению сержанта, из задниц торчали «мамины пирожки», потихоньку становились не новобранцами. Старослужащими мы станем через полгода, когда в часть привезут новую партию. А сейчас мы учились «стойко переносить все тяготы и лишения военной службы».
Далее про правила. Если приспичит ночью пойти туалет, то обязательно нужно было идти вдвоём. Это минимальное разрешённое количество для ночного выхода. Что бы быть, хотя бы, вдвоём, нужно было или разбудить соседа, или разбудить дневального, который пытается поспать. Того, кто стоит «на тумбочке» отвлекать не разрешалось совсем. Он так и должен был стоять, не двигаясь с места. Обычно дневальные (и я, когда был дневальным) стояли по два часа. Того дневального, который спал, старались не беспокоить. Он один, а бойцов в карантине было больше сорока. Так не то что двух часов, а всей ночи не хватит, чтобы всех «на горшок» сводить.
Не совсем понимая важности дневального, который охранял покой, жизнь и здоровье, мы использовали его наличие для озвучивания текущего времени. Этакие говорящие часы. Сидим в спальном помещении и вдруг кто ни будь: «Дневальный, время». А со стороны тумбочки: «Три часа пятьдесят две минуты!». Удобно, чёрт побери. А дневальный для этого и нужен – озвучить время, докладывать командиру, что ничего не произошло, натирать полы, иногда вызывать дежурного, стоять на тумбочке и накрывать стол в столовой для подразделения.
Дней через десять «карантина», нас разбили на группы и по очереди посадили в учебный класс. Пропиликали несколько букв «морзянкой», сказали, как напевается каждая (в полку учили морзянку напевами), несколько раз повторили, раздали листки. Сержант что-то пропиликал ключём, мы записали, подписали и отдали листки. И так с каждой группой.