Потом огласили результаты – человек двадцать остаются в учебном взводе. Из них будут делать радистов, остальные отправятся в суровую армейскую действительность. Суровую армейскую действительность для тех, из кого не будут делать радистов, представляли рота обслуживания (это те, кто не на Командном Пункте), рота управления (это те, кто на КП) и «точки» (отдалённые подразделения).
Получалось, что рота управления бдительно охраняла рубежи, обеспечивая мирность неба для советского народа, а рота обслуживания, так же бдительно охраняла и обеспечивала всем необходимым, роту управления. Необходимым для роты управления была еда, электричество, тепло и безопасность. Еду готовили повара из роты обслуживания, электричество вырабатывали дизелисты, обслуживающие дизель генераторы, которые стояли где-то в лесу, тепло – кочегары в котельной, за безопасность отвечал вооружённый караул, который и днём, и ночью ходил вдоль изгороди (колючая проволока или рифлёнка, с колючей проволокой, натянутой сверху) кругом. Безопасность от посягательств на нас извне и от посягательств нас, на то что за забором. В одном здании с караульным помещением находилась гауптвахта, которую тоже охранял караул.
Тем, кого оставили в учебном взводе, «светила» рота управления или «точка». Жадно впитывая любую информацию о своём будущем, я понял, что в карантине и учебном взводе – рай. А настоящие армейские будни, дни и ночи, меня ждут там, за стенами нашей маленькой казармы. Полученная информация не радовала, а напротив, нагоняла тоску. Больше всего меня пугала необходимость дежурить по ночам. Как так? Ведь ночью нужно спать. Я очень любил спать. И днём спать тоже не будут давать. А если неудачно уснуть и проспать самолёт, как проспали год назад корейский Боинг, то «губой» (гауптвахта) не отделаешься и в дисбат (дисциплинарный батальон) отправляют военнослужащих, если срок наказания до трёх лет. А пропустить самолёт, это, по любому, под червонец (10 лет). Т.е. – пошёл на ночную смену, через несколько лет вышел с зоны. В военное время, не только за самолёт, но и за пропущенную кодограмму или какой ни будь важный сигнал могут расстрелять. А пропустить можно не только ночью, но и днём. Всю эту информацию мы получали из источников, которые, вероятно, не заслуживали доверия, но относится к ним, как к недостоверным не позволяла субординация. Да ещё и других, альтернативных источников, не было.
Лавина полученной информации совсем не мотивировала. «Ох, и нафига я эту гадскую контрольную по морзянке так хорошо написал? Написал бы неправильно и уже завтра бы печку топил или в караул ходил. А может быть попал бы в повара или хлебопёки. Там точно, чтобы «раскрутиться» на наказание, ужасней губы, нужно постараться. Да и спят они по восемь часов» размышлял я. Как не спать ночью, я не представлял совсем. И когда вконец измучился этими не радостными размышлениями, я отложил это «как» до тех времён, когда оно случится само.
На следующий день мы должны были принимать присягу. Торжественно, в парадной форме, с оружием, в казарме роты управления. Усердно учили присягу весь день. Читали, рассказывали друг другу, рассказывали хором до такой степени, что стали заговариваться. С утра, после, ставшей уже обычной, зарядки на свежем воздухе, получили оружие, построились, ещё раз хором прочитали присягу и помаршировали в казарму.
До этого момента в казарме роты управления я не был ни разу, а в казарме роты обслуживания, за два года службы, я так никогда и не побывал. Не был и на гауптвахте, хотя, как сейчас понимаю, поводов побывать на гауптвахте у меня было даже больше, чем поводов побывать в казарме роты обслуживания. Длинное, сараеподобное помещение, правое крыло которого было заставлено почти бесконечными рядами двухъярусных коек. Вдали – турник, брусья и целый набор гирь. Левое крыло – короче. В нём поместились умывальник, ленинская комната (обязательный атрибут тех времён и народов, проживающих на территории Советского Союза), «оружейка», кабинет командира роты и ещё один кабинет для офицеров с должностью попроще чем командир роты.
Мы сняли шинели, построились напротив турника и знамени части. В честь такого торжественного и знаменательного события, знамя части было извлечено из стеклянной витрины штаба и доставлено к месту нашей присяги. Может быть и прилагательное «знаменательное» родилось от присутствия при событии знамени? Выглядело это всё и воспринималось очень волнительно. Не каждый день даёшь присягу. И всё было бы ещё больше приятным, если бы не автомат, который с каждой секундой всё больше и больше оттягивал мне левое плечо.