Да, так что произойдет с нашими современными Вооруженными Силами, если из них исчезнут неуставные отношения в солдатско-сержантской (и матросско-старшинской) среде? Могу показать это на примере из собственного опыта.
Когда я по окончании учебной роты узнал, что продолжу свою службу здесь же, обучая курсантов, сразу решил — буду делать это исключительно по уставу: никакой грубости, никакого ночного мытья туалетов, никакого рукоприкладства. Что и стал претворять в жизнь, едва получил под свое начало первых новобранцев. Скоро уже мой взвод напоминал тихий островок среди шумящего океана. Я отдавал приказания ровным голосом, обращался к своим подчиненным исключительно на «вы» и даже не по фамилии, а — «товарищ курсант». Ребята ели меня глазами и души во мне не чаяли. Я блаженствовал.
Истекал май, до присяги оставались считанные дни. Рота все время проводила в учкорпусе, где курсанты штудировали уставы и зубрили текст присяги, и на плацу, где мы спешили обучить их строевым приемам, чтобы они не опозорили нас в торжественный день. Тот памятный случай произошел, когда я, как обычно, построил взвод в дальнем конце плаца неполным каре и, стоя внутри, демонстрировал очередной прием шагистики. Неожиданно раздался знакомый до боли в буквальном смысле этого слова голос. То был мой бывший замкомвзвода Александр Борисович Гусаков, который все никак не мог демобилизоваться. Его сопризывники давно разъехались по домам, и только этого сержанта задерживали в наказание за недавний проступок — он, пьяный, избил сразу двоих патрульных.
Фраза, которая прилетела ко мне в то утро из-за курсантских голов, воспроизведению здесь не подлежит. Я тут же скомандовал взводу разойтись, а сам двинулся на голос. Действительно, у бровки плаца стоял он — сержант третьего года службы, мой бывший командир, покачивался с пятки на носок и презрительно кривил нижнюю губу.
— Как ты с ними разговариваешь? — это литературное переложение его вопроса.
Я ответил своим вопросом:
— Товарищ сержант, зачем вы позорите меня перед моими подчиненными?
Надо сказать, в том была вольность — так обращаться к этому примату; будучи курсантами, мы о подобном и помыслить не могли. За меньшее он коротко бил выпрямленными пальцами в солнечное сплетение, затем подцеплял курсанта за ремень и подтягивал его бледное лицо к своему взбешенному. Теперь он тоже взбеленился, шагнул ко мне, но бить не стал, а только подтянул меня к себе за ремень и прохрипел:
— Обурел, салага! На говно пойдешь после отбоя.
Я сказал твердо и яростно:
— Не пойду! Можешь убивать.
В ту минуту мною руководило бесстрашие отчаяния, за нами следили курсанты, мой авторитет стоял на кону. Я ждал жестокого удара. Его не последовало. Гусаков сказал:
— Дурак ты. Они тебе через три месяца на шею сядут, ничего с ними не сможешь сделать. Если сейчас их в кулак не зажмешь, потом будет поздно. Я тебе добра желаю. Говорил же ротному — нельзя тебя оставлять, не справишься.
Он досадливо махнул рукой, словно хотел сказать: «Пропал взвод!», развернулся и зашагал прочь, движениями спины показывая, насколько ему все это уже безразлично.
Гусаков ошибся — мои курсанты вышли из подчинения не через три, а через два месяца. От их прежнего уважения, от влюбленных взглядов не осталось и следа. Они попросту перестали обращать на мои приказы внимание, слушать слушали, но выполнять не торопились. В считанные дни дисциплина во взводе расшаталась до того, что я уже не мог, ведя строй по Большой дороге, скомандовать «строевым», потому что знал — не выполнят, опозорят. Наряды по кухне превратились в настоящее мучение для меня. В караулах расшатавшаяся дисциплина грозила уже нешуточными бедами: мы охраняли боезапас развернутой танковой дивизии, и разгильдяйство здесь могло обернуться катастрофой. Я понимал, что дальше будет только хуже, и начинал с опаской ждать следующего дня. Проблема разрешилась бы, расскажи я обо всем своим дембелям. Конечно, по головке бы они меня не погладили, но порядок во взводе навели бы моментально. Однако сама мысль, что я должен пожаловаться, была мне ненавистна, и я продолжал мучиться в поисках выхода, до последнего рассчитывая обойтись собственными силами. Приближался кризис, я это чувствовал и боялся.
Он разразился в первый для моих курсантов день полевых работ. Для меня в качестве командира он тоже был первым, тем не менее я справился со всеми организационными задачами вполне успешно, чему был рад и доволен собой. День прошел без проблем, и вечером я отправился на совхозном автобусе по хуторам собирать свой взвод. Последним был хутор, где работало самое большое число курсантов, человек пятнадцать. Водитель затормозил на шоссе и посигналил. Внезапно нехорошее предчувствие захолодило меня изнутри.