Неужели можно поверить, что вновь созданная военная полиция будет чем-то отличаться от особистов советских времен? То есть поначалу они, конечно, начнут демонстрировать рвение в службе, но все эти волны очень быстро улягутся и поверхность болота вновь затянется ряской.
По случаю трагедии в Челябинском танковом училище министр обороны Иванов давал интервью телевизионщикам и, конструируя в лице растерянность, недоумевал, как могло случиться, что больше двадцати дней местные командиры замалчивали происшедшее. А то генерал Иванов не знает, что для любого офицера наитягчайшее преступление состоит не в измене родине, не в трусости и не в казнокрадстве. Самое страшное для офицера — подвести непосредственного командира, выпустив известие о ЧП за пределы части, сделав его известным вышестоящему начальству. Если бы начальник Челябинского танкового нарушил это правило и подал рапорт в Москву (уверен, даже в мыслях у него такого не было), его врагом тут же стал бы непосредственный начальник.
К нам в батальон с другого конца страны, из далекого, глухого гарнизона перевелся «старый» майор, чтобы в благословенном Прибалтийском округе выйти в запас и получить здесь положенное по закону жилье. Он, должно быть, переслужил немало лет, потому что выглядел действительно старым, по крайней мере мне, двадцатилетнему, так казалось. Майора назначили «зам по тылу по второму штату», должность необременительная, и стали подготавливать документы к пенсии. История, в которую бедняга попал, случилась тихим июльским вечером. В тот день майор был в наряде помощником дежурного по караулам. Он стоял на крыльце гарнизонной столовой, наблюдая за порядком, когда мимо него вне всякого строя протопали по направлению к дверям столовой два полупьяных сержанта из нашей учебной роты, без пилоток, с распахнутыми хэ-бэ и свисавшими ниже всех мыслимых пределов ремнями. Ошеломленный майор окликнул их, но тем было не до пустяков. Тогда он догнал сержантов и ухватил одного за шиворот.
Его били прямо там же, на крыльце, перед строем полутора сотен курсантов, пришедших на ужин. Пока прибежали на удачу проходившие мимо офицеры, майору досталось крепко. Сержантов скрутили и отволокли на гауптвахту. Пострадавший в тот же вечер написал рапорт. Перед дембелями вычертилась перспектива военного трибунала и нескольких лет тюрьмы. Но майор не знал, что его злоключения еще не закончились.
Наш комбат считал дни до отъезда в Академию Генштаба. Его родной дядя носил на погонах три большие звезды в ряд и служил в министерстве, так что племянник если и заботился о чем-нибудь, так лишь о том, чтобы дурацкий случай не вмешался в его карьеру. Он глушил любые происшествия в батальоне, лишь бы о них не прознали наверху. История с майором означала крушение всех планов. Неделю комбат вдвоем с замполитом уламывали «старика» забрать свой рапорт. Они навалились на пенсионера, и житья ему от них не стало. Все подробности осады батальон ежевечерне получал от писарей и секретчика. Мы дружно желали комбату погореть на этом деле. Но командиры наши, ко всеобщему удивлению, вдруг проявили такую инициативность, такую настойчивость и силу духа, какой прежде в них никто и не подозревал. Как им удалось, не знаю, но они таки добились от майора отзыва рапорта. Сержанты пробыли на губе неуставное количество суток и возвратились в роту. На майора было жалко смотреть.
Месяца через два после этого случая комбат уехал в Москву учиться в самом элитарном учебном заведении Советского Союза и теперь, думаю, носит столько же звезд на погонах, сколько прежде носил его дядюшка. Никаких препятствий к тому со стороны его личных качеств не было, но главное — ему удалось за те полтора года, что он командовал батальоном, не испортить показатели дивизии ни одним нашим ЧП. Иначе говоря, если судить по документам, батальон в этот период был чист, как утренняя роса.
Хотя нет, что я говорю! Было одно ЧП, о котором прознали в дивизии. И было оно связано со мной.
После учебки я был оставлен служить при ней сержантом, командиром отделения учебного взвода. Фактически я командовал всем взводом, поскольку лейтенанта нам месяца четыре не назначали, а два других сержанта к тому времени уже стали «дедушками» и проводили время в занятиях, не терпевших суеты, — загорали на плоской крыше ремонтного бокса и клеили дембельские альбомы в классе учкорпуса. Стояло лето! Только отслуживший «срочную» знает, какая особенная сладость заключена в этом слове. Нам, служивым учебных рот, было еще слаще, ибо мы летом возили наших курсантов на хозработы в совхозы.