Они уходили все дальше и дальше на юг, убегая от подступающей осени, постепенно притираясь друг к другу, можно сказать даже привыкая, хотя наибольшие усилия потребовались именно от Парда.
Голос у эльфа восстановился довольно быстро, о чем сам оньгъе узнал совершенно случайно, когда услыхал, как тот тихонько мурлыкал себе под нос песенку, когда мылся в ручье. С мытьем вышла отдельная история. Пард себя никогда не считал засранцем, но патологическая тяга эльфа к купаниям была ему непонятна. Зачем, скажите на милость, полоскаться в воде, если накануне они до нитки вымокли под проливным дождем, зарядившим на целый день?
Снова зубами пришлось скрипеть, когда эльф вернулся от ручья не только чистый, но и с тремя рыбинами, нанизанными на примитивную острогу.
– Это ты рыбам песенки пел? – мрачно поинтересовался оньгъе, сердито потроша добычу.
– Нет, себе, – без зазрения совести признался Ириен.
– Дурному не скучно и самому, – фыркнул Пард.
– Сегодня мне почти не больно говорить.
Он осторожно разминал до сих пор неловкие пальцы, которые, в отличие от всего остального, заживали медленно. Медленно, разумеется, относительно той удивительной скорости, с какой исчезали с его тела иные раны. Даже шрамов почти не оставалось.
– Может, все же на следующем привале я сварю отвар из корешков зубата и ванночки из него поделаем? Верное же средство, – давясь раздражением, предложил Пард.
В ответ, как обычно, он получил тяжелое отстраненное молчание. Парду оставалось только созерцать лохматую макушку. Остроухий предпочитал сидеть в странной позе, упершись лбом в согнутые колени. Пард смотрел и злился. На него и на себя.
– Если ты считаешь, что мои лекарства не подходят, то так сразу и скажи, – пробурчал он, возвращаясь к рыбе.
– Некоторые помогают.
Право слово, слышать это было приятно, хотя Пард никому не признался бы в том даже под пыткой. Рыбку он обмазал глиной и запек в угольях. Не еда, а сплошное блаженство, если бы только не требовалось чистить кусочки для эльфа. Мелкие движения были тому недоступны. Странное дело, но челюсть свою Ириен вправил и залечил чуть ли не в первую очередь. Парду, еще в бытность учеником скотьего лекаря, пользовавшего по бедности не только животных, но и людей, довелось сталкиваться с такими неприятными переломами. И он видел, как люди мучаются, пьют через трубочку, едят жиденькую кашку, а иногда и калеками остаются на всю жизнь. А тут всего ничего, какая-то пара суток с небольшим – и полный порядок. Парда трясло от злости и зависти.
– Ты ведь колдун, что ж тебе твоя волшба не помогает с руками-то?
Пард вложил в вопрос все накопившееся злорадство.
– Я не целитель, – спокойно пояснил эльф, не реагируя на явную насмешку. – Я знаю только несколько самых простых заклинаний. Кровь могу остановить, простой перелом срастить, ожог или рану затянуть, шрам убрать – вот и весь арсенал.
– А тот, через щеку, на память оставил?
Ириен невольно потрогал белую толстую нитку рубца, идущую от правого уголка рта к виску.
– От волшебного оружия шрамы не исчезают. Только тот, кто нанес рану, может ее излечить.
– А он, я так понял, не хочет, – усмехнулся недобро Пард.
– И не хочет, и не может. А что касается пальцев, то переломы слишком сложные. Да и больно сильно.
– Так сильно, что мочи терпеть нет? – с наслаждением нахамил оньгъе.
Но Ириен ответил серьезно:
– Я несколько раз пытался, но сознание терял. Не получается.
– А почему тогда от помощи отказываешься? Может, корешки-то помогут?
– Лошадям твои корешки помогают, а у… нелюдей от зубата хрящи окостеневают, – нехотя пояснил эльф. – Мне так разок локоть «полечили». Еще чуть-чуть – и сустав бы уже никто не смог разогнуть.
– Я не знал, – честно признался Пард.
– Ну так теперь знать будешь и никого калекой не сделаешь, лекарь, – сказал эльф как отрезал, продемонстрировав кусочек своего подлинного норова.
Оставалось Парду только челюстью хлопать от неожиданности. Он, конечно, обозлился поначалу, но к сведению случай принял и даже повадился советоваться с Ириеном о лечебных свойствах иных трав. Многого он от эльфа не добился, но попутно выяснилось, что тот изведал в своей жизни немало неприятных приключений, заканчивавшихся серьезными ранениями, и очень часто оказывалось так, что помочь было совершенно некому и приходилось обходиться своими силами.
– А ты кто такой? – поинтересовался как-то раз оньгъе.
– Как это кто? – не понял Ириен.
– Наемник, бродяга, пилигрим, шпион?
Тут эльф внезапно задумался, сделав для раздумий остановку прямо посреди дороги.
– Наверное, наемник.
– Наверное?
– Я ношу оружие, я воин, я иногда нанимаюсь в армию, значит, я – наемник. По крайней мере так можно охарактеризовать род моих занятий.
– Но на самом деле ты считаешь себя кем-то иным? – догадался внезапно Пард.
– Почему ты так решил? – холодно спросил Ириен.
– Очень просто. Я, например, сбежал со службы, значит, я дезертир и к тому же предатель, но я таковым себя не считаю, потому что никто не спрашивал, хочется ли мне быть солдатом. Правильно? Я всегда хотел за лошадьми ходить, быть для всяких тварей лекарем, им я себя в глубине души и считаю. Да, недоучкой и невеждой, но именно лекарем, а не дезертиром.
Внезапно эльф улыбнулся. Еле заметно, самым уголком губ, и то была первая улыбка, которую Парду довелось видеть на его лице. Кривая и неловкая, но это первый признак выздоровления, как говорится в «Канонах».
– Да ты философ, Пард. Этак каждый станет считать себя на самом деле кем-то иным. Шлюха – жертвой мужской похоти, наемный убийца – непризнанным поэтом, а пьяница – праведником. Хотя, возможно, ты и прав. Из тебя на самом деле лекарь лучший, чем солдат.