Но не хочу вычеркивать и не хочу сокращать. И не хочу, чтобы этот документ затерялся где-нибудь в пыльных архивах среди других уголовных дел. Случается, что один листок, небрежно исписанный, дает нам представление о личности точнее, чем полная биография в картинках. Бывает, что точное наблюдение случайного очевидца скажет нам об историческом событии куда больше, чем обстоятельная монография. И такое вот «сочинение» потрясает намного сильнее, чем страстный журналистский пересказ.
Пункт первый, второй, пятый, двенадцатый и приписка: «Если что еще вспомню…» Полтора года из жизни деревенского подростка.
Как? Почему?
О себе Джека-Женя рассказывает охотно: кончил восемь классов, в девятый не приняли, отправили в ПТУ. Есть отец, мать, бабушка.
— Давно ли ты дерешься, Женя? — спросил я его.
Он ответил, что с детского сада.
— Когда ты впервые ударил человека ногой в лицо?
Он начал добросовестно вспоминать, даже лицо приняло выражение задумчивое, как на уроке у доски. Потом вздохнул облегченно: в шестом классе, где-то в середине.
— Было ли тебе жалко человека, которого вы избивали на перроне станции Есино?
Он спросил:
— Когда именно было жалко? Когда били или потом?
— Допустим, когда били.
Он ответил, что нет, не было, потому что «мы злые были».
Что же их разозлило? Оказалось, тот человек назвал их «бандитами».
— За что он вас так назвал?
— Мы стали его обыскивать, а он нам: «Бандиты».
Я спросил его, считает ли он себя человеком добрым или злым.
— Смотря какое настроение. Если кто разозлит, становлюсь злым.
Тот разозлил.
— Помнишь ли ты, Женя, лицо того человека?
Он искренне удивился:
— Что я, на него смотрел, что ли?
Я уже знал, что они били того человека не только на перроне, но и где-то около березы.
— Зачем? — спросил я, — он же ведь больше не оказывал и не мог оказать сопротивления.
— Он что-то мычал, — обиженно сказал Джека.
Спросил, почему его приятели дали Саше кличку Панса. Женя объяснил, что был такой помощник Дон Кихота. Я спросил, кто придумал Дон Кихота с его «помощником». Женя ответил, что не знает. Не читал.
Тогда я наугад начал спрашивать (сам стесняясь этих вопросов), каких писателей, ученых, композиторов он знает.
Он уныло назвал несколько имен классиков и оживился, добавил, что из композиторов любит только «Антонова, который по телевизору».
Я спросил, сколько книг у него в доме. Женя ответил, что ни одной, но зато у Пансы книг — полки три, мать собирает. Спросил, конечно, давно ли он пьет, сколько именно и почему?
Пьет с шестого класса, что придется, но предпочитает вино «не кислое». Хватает бутылки или полторы. «Когда пьешь, то поднимается настроение и жизнь кажется красивой».
Спросил, снова вернувшись к тому вечеру, зачем же они стали еще, в третий раз, бить человека, уже свалив его в канаву.
Оказалось, что, когда снимали с него телогрейку, он опять «что-то бормотал». Ну, тогда колом по голове. Потом Панса пощупал пульс, сказал, что пульса, кажется, нет.
Через три дня вернулись сюда с четырнадцатилетней Леной. И с лопатой.
Наконец, я спросил у Жени, какого наказания он заслуживает за то, что лишил жизни человека. Женя ответил, что лет шесть, не больше. Колом-то Панса бил. Он — только ногами.
Что добавил мне Саша по кличке Панса? Биография у него та же, только отца нет, где-то пропадает. Сказал, что лежавший на перроне человек, избитый ими, раздражал его, и он ударил его «ногой с наката, чтобы поднять».
— Хотел ли ты найти отца? — спросил я, уцепившись за это, хоть какое-то, пусть махонькое, осмысление причин того, почему же он такой.
— Хотел, — ответил Саша-Панса. — Чтобы врезать ему.
Еще я спросил его, мучила ли его совесть потом, ведь он лишил жизни — вот так, запросто — другого человека.
Саша-Панса поспешно сказал, что да, мучила.
— Но почему же вы с Женей, уже после убийства, обокрали дачу?
— Да погулять вволю хотелось. Знали, что все равно посадят.
Саша-Панса на вид казался старше своего приятеля Жени. Говорил, чему-то все время улыбаясь, и несколько раз повторил, как заклинание: «Я — злопамятный, я — злопамятный». Я спросил, что это значит. Он ответил, что не забудет тех, кто указал на него. Да, он открыто хвастался среди деревенских, что «замочили мужика», но был уверен, что никто не назовет его милиции. А назвали почти все, когда выяснилось, что это не просто болтовня подростка.