Я сказал им, что выполнил то, что мне было приказано — сжег сразу же после прочтения. Кто-то хотел пошутить со мной через зашифрованное послание. Глупая шутка, о которой я уже забыл.
Они приняли мое объяснение. Его так и передадут полковнику. Потом они забрали у меня двух лучших лошадей, оставив мне своих достаточно измотанных.
Никто не будет гробить двух лошадей из-за пустяка. Я знал что это была не ошибка. Кто-то должен был получить такую телеграмму. Халил, кто-то хочет изничтожить армян. Всех армян. Ты понимаешь, что это? Изничтожить».
Якуб посмотрел на меня с грустью и добавил:
«У меня мать армянка. Хотя никто этого не знает. Мой отец перед смертью заставил нас поклясться, что никому об этом не скажем. Но я уже не связан клятвой. Мы сейчас говорим о нечто ужасном».
Я попытался успокоить его. Я не собирался говорить ему, что я тоже армянин, потому что в его возбужденном состояний он может не понять меня. Но он не дал мне говорить.
«Несколько дней мне хотелось думать, что это чья-то зловещая шутка. Кто-то прознал про меня и захотел помучить. Я принял это послание за безобразную насмешку надо мной, но подумал, что, если кто-то узнает обо мне правду, меня могут уволить из армии. В последнее время на армян указывают пальцем. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Прошло несколько дней. Однажды вечером, когда мы были недалеко от Рас-ал-Аин, мне сообщили о прохождении какого-то каравана. Мы подъехали поближе, тем более что у нас не было официальных сообщений о нем. Я, по крайней мере, не знал, в чем дело».
Якуб в волнении встал, яростно жестикулируя.
«Это был не караван! Это были призраки. Почти все — женщины и малые дети. Немного стариков. Ни одного мужчины. Ни одного парня старше тринадцати или четырнадцати лет. А их вид! Многие женщины были одеты в жалкие лохмотья. Другие были практически голые, с многочисленными ранами и синяками от ударов. Некоторые явно изнасилованные. Все они были похожи на закоренелых преступников, отбывающих жестокое наказание за свои преступления.
Их конвоировало несколько солдат-пехотинцев из четвертого полка во главе с сержантом. Я поругал его. Он ответил, что только выполнял приказ… Приказ!
Тогда я понял, что телеграмма не была ни злой шуткой, ни розыгрышем. Я расспросил сержанта. Он рассказал, что полтора месяца тому назад, от силы два, поступили приказы депортировать всех армян без исключения. Это — указания сверху. За всем этим стоит Талаат. И, естественно, Энвер и Джемаль-паша. Я не могу понять этого. Это невозможно постичь.
Это настолько отвратительно, что вызывает тошноту. Как можно так обращаться с людьми? Из-за того, что они армяне. У меня тоже есть армянская кровь! И турецкая тоже. И я горжусь этой смесью. Лучше сказать — гордился. Сейчас же я не знаю ни что думать, ни во что верить.
Мы действительно уже много времени только и слышим пропаганду, враждебную к армянам. На самом деле среди них могут быть и плохие люди. Но то, что я увидел, мне кажется преступлением! Халил, ты всегда казался мне разумным человеком. Мне нужно было выговориться перед кем-нибудь. Я не могу говорить об этом с сослуживцами. Они в восторге от этой идеи. Мне пришлось уйти, чтобы не видеть, как оскорбляют этих бедных женщин.
Я не знаю, что делать. И не знаю, что будет дальше. Мне говорили, что такая картина повсюду. По всей Турции. Что в городах, поселках и в деревнях не остается армян. Все губернаторы получили строгие указания „уничтожить всех армян“. А мужчины? Куда девались армянские мужчины? Я отвечу тебе, сержант рассказал мне.
Солдаты в армянских батальонах были расстреляны без всякого сожаления. Мужчин захватывали в плен и в любом случае убивали. Молодых парней захватывали, расстреливали или забивали до смерти. Всех! В телеграмме все это было правда…»
И лейтенант Якуб разрыдался. Его сознание не могло примириться с таким преступлением. Он не знал, что я армянин, но доверился мне, потому что ему надо было найти человека, который сказал бы ему, что соглашаться с подобными явлениями нельзя.
Тогда и я рассказал ему о себе. Я объяснил, кто я на самом деле. Мне не надо было делать этого. Я поклялся, что не расскажу об этом никому и сохраню эту тайну до конца своих дней. Я буду жить с ней. Но я не смог. Якуб Исмет был таким же, как и я, османским офицером. Я был уверен, что таких, как мы, или похожих на нас, было немало.