Злодеи, организовавшие эту дикую агрессию против всего народа, еще будут наказаны. Как ни странно, я не чувствовал себя армянином. Я был османским офицером с нелепым прошлым, влюбленным в молодую турчанку. О, судьба! Ей еще не раз придется проявить себя…
Мы были уже совсем близко от Алеппо. Я бы предпочел никогда не приезжать туда. Я страшно боялся потерять Ламию. Никогда ранее я не испытывал ничего подобного. Она была очень нужна мне, как вода в пустыне, обожженной солнцем.
Ламия прекрасно понимала мое состояние. Я не знал, чувствовала ли она если не то же, что и я, но, по крайней мере, хоть что-нибудь ко мне. Я бы не вынес, если бы она сказала мне, что я ничего не значу для нее. Я подумал, что, если бы это случилось, тогда я ночью ускакал бы на лошади в пустыню с пустой флягой и умер бы там от жажды. По крайней мере, не мучился бы так долго.
Но когда Ламия улыбалась мне… в моей голове начинала играть нежная музыка. Я тогда понял, что стоило жить и что я готов на все. Я был готов без колебаний пойти на любое безумство ради нее.
И вновь судьба поджидала меня там, недалеко от Алеппо, возле железнодорожных путей, в каменистой сирийской пустыне.
Накануне вечером мы с большом трудом разбили лагерь, потому что сильный восточный ветер мешал нам закреплять палатки. Большую часть ночи мы не могли сомкнуть глаз. Порывы ветра, смешанные с проникающей повсюду пылью, вырывали крепления. Лошади были очень возбуждены, и сержант предложил попытаться добраться до Алеппо, используя моменты, когда ветер слегка утихает. Два года тому назад он пережил все усиливавшуюся бурю, превратившуюся в катастрофу.
Мне ничего не оставалось, как последовать его советам. На мне были лейтенантские знаки различия, Но у него был опыт. И я согласился. Это было разумно.
Так мы и сделали. В моменты, когда ветер утихал, мы демонтировали то, что оставалось от палаток. Ламия, как всегда, помогала. Она не возражала и ничего не требовала. Такое поведение мне очень нравилось. Она отнюдь не была грузом на наших ногах, совсем наоборот.
И тогда мы услышали, как к нам подходит длинная колонна. В клубах пыли они были похожи на призраки. К нам приближались маленькие привидения, которые, как ни странно, не видели нас. Их было более ста, более двухсот. Одетые в лохмотья, с болезненным видом, они шли медленно, раскачиваясь из стороны в сторону. Мы застыли, не в силах идти дальше. Что это значило? Откуда они?
Создавалось впечатление, что они пройдут через нас, не обратив на нас внимания. Как настоящие призраки, способные пройти через любое тело, не задев его.
Ламия подошла к первому из них. Это был мальчик лет десяти, может быть, одиннадцати. Она встала перед ним, взяла его за руки и спросила, кто они, куда идут, и вообще, что тут делают.
Мальчик остановился, за ним остановилась вся колонна. Он посмотрел на Ламию, как будто не понимая, что она говорит. Ламия отпустила его руки, и мальчик пошел дальше, не сказав ни слова.
Ламия посмотрела на меня глазами, полными слез. Может быть, это было от пустынной пыли и сильного ветра. Или от жалости. Я не стал спрашивать о причинах.
Вдруг один из мальчиков упал на землю. Ламия подбежала к нему, я тоже. Он смотрел на нас потухшими глазами. Я склонился над ним и спросил: «Ты кто? Где твои родители?» Он не ответил. Ламия увидела, как упал другой ребенок, и побежала к нему. Я взял флягу, наполнил металлический стакан и поднес его к губам мальчика. Было холодно, но его кожа пылала жаром. Я видел, что мальчик умирает.
Я поднялся. И тут до меня донеслось: «Джамбазян. Джам-базян…» Я вплотную наклонился к нему и прислонил ухо к его губам: «Джамбазян».
Потом он затих, глаза его остались открытыми. Они смотрели в небо и не видели его. Он умер.
Не знаю, как мы управились в тот день. Из ста семидесяти двух человек на следующий день осталось в живых сто пятьдесят девять. Мы никуда не пошли, оставшись на прежнем месте. Как смогли поставили палатки. Те же самые солдаты, которые — я хорошо знал — испытывали неприязненные чувства к армянам, помогали нам: приносили воду, раздавали одеяла, доили коз, сгрудившихся в сарае неподалеку.
Самым трудным оказалось довезти их до Алеппо. Заплатить добровольцам. Загрузить на небольшой парусник, доставивший апельсины из Кипра. Ламии пришлось достать мешочек с драгоценностями ее матери, чтобы капитан-турок стал смотреть в другую сторону.
Когда парусник отплыл в сторону Никозии, я понял, что другой такой женщины, как Ламия, у меня не будет никогда, даже если я проживу тысячу жизней. Время показало, что я не ошибся. Она — луч света в моей жизни.